Сторож брату моему

– И революцией, капитан, не так ли? Почему ты стесняешься произнести это слово?

– Я вовсе не стесняюсь, Уве-Йорген. Просто я помню историю революций и знаю, что они не делаются за три дня. Революция – результат громадной и серьезной работы многих людей в определенных условиях. При наличии революционной ситуации.

– Ну, не знаю, меня-то этому, как ты понимаешь, не учили.

– А то, что Ты имеешь в виду, – не революция.

– Ну, называй как угодно: бунтом, мятежом, восстанием, путчем… Так или иначе, если их правительство не захочет спасти свой народ, придется это правительство заменить.

– Беда вот в чем, Уве-Йорген; ты знаешь, что наши ребята пытались что-то объяснить – но их не понимали и им не верили. Видимо, при их уровне знаний понять трудно, а поверить – и того сложнее. Тут нужно бы начать издалека: чтобы народ понял, чего мы боимся и ради чего стараемся. Надо сначала дать ему такое образование, чтобы он был способен понять. Но на это нужны годы и десятилетия, которых у нас нет. А ведь даже для простого мятежа нужна какая-то цель, чтобы люди вдруг поднялись и пошли. Нужна цель понятная людям, близкая им… Есть ли у нас такая цель, такой лозунг? Как думаешь ты? Как думаете все вы?

Все мы помолчали, потом Иеромонах буркнул:

– Когда бы можно было повести их к Богу…

– Брось, – сказал я. – Нечестная игра.

– Вся наша игра нечестна.

– Нет, потому что наша подлинная цель высока: мы хотим их спасти. Но подумай вот о чем: вывезя людей отсюда, мы доставим их в общество, где идея бога давно уже скончалась. У них и так будет достаточно чужого, непривычного в новых условиях; зачем же еще отягощать их судьбу?

Иеромонах пожал плечами: – Иного пути не знаю.

– Да и потом – поймут ли они твою идею бога?

– Сие мне неведомо, – неохотно сказал он. – Однако же не сразу, не сразу. Чтобы уверовать, человеку должно проникнуться…

– Ясно. Значит, отпадет. Что еще?

– Новыми идеями люди легче всего проникаются, когда они голодны и неустроены, – задумчиво сказал Уве-Йорген. – Недаром ведь…

Уве-Йорген не стал договаривать, но я понял, что он имел в виду.

– Возможно, и так, Уве. Но они, насколько мы можем судить, как раз не голодны.

Рыцарь выпятил губу.

– Трудно организовать изобилие. А голод… Хлеб имеет свойство гореть.

Иеромонах сжал тяжелые кулаки.

– Я вот вам пожгу! – сказал он таким голосом, словно кто-то схватил его за горло. – Всем поразбиваю головы!

Он не шутил – все поняли это сразу. «Ах, – подумал я, – наш пластичный, наш гибкий, наш дружный экипаж! Хорошо еще, что нет посторонних…» – Ладно, Никодим, – успокоительно сказал я. – Это же шутка. Никто не собирается…

– Шутка! – гневно сказал Монах. – На больших дорогах этак-то шучивали!

Георгий молвил:

– Не знаю, зачем вы хотите все это делать. Много лишнего. Можно проще. Тех, кто захочет, – увезти. Кто не захочет – оставить. Или перебить. Чтобы не отговаривали других.

Он сказал это совершенно спокойно.

– По-твоему, перебить так просто? – спросил я.

– Очень просто, – кивнул он.

– И ты сможешь потом спокойно спать?

Он сказал:

– Если только не съем перед сном слишком много мяса.

«Заря человечества, – подумал я. – Милая Эллада, компанейские боги. И вообще – золотой век».

– Хайль Ликург! – сказал Уве-Йорген и, сощурясь, покосился на меня: как я отреагирую на его эрудицию.

Но я предпочел пропустить это мимо ушей, сейчас мне было не до Рыцаря.

– Ты не переедай, – посоветовал я спартиоту, вроде бы несерьезно, хотя мне стало очень не по себе. Впрочем, обижаться на него не было смысла, а негодовать – тем более. Он уничтожил бы всех; такова была этика его времени, и хотя с тех пор его научили читать галактические карты и точно приводить машину туда, куда требовалось, иным он не стал: знание даже вершин современной науки не делает человека гуманным, и это было известно задолго до меня.

– Ладно, капитан, – сказал Уве-Йорген. – Не грусти: лучшие решения всегда приходят экспромтом. Если, конечно, сперва над ними как следует подумать. Кончили?

– Погоди, – сказал я. – Я ведь не зря пропадал в лесу. Может быть, то, что я видел, нам пригодится, хотя я пока еще не знаю, как именно. Там следы иной цивилизации. Тоже нашей, земной; потомков той же экспедиции.

– Не выжила?

– Ее разгромили.

– Была война? – насторожился Георгий.

– Скорее, нападение из-за угла.

– Мы внимательно слушаем, – сказал Рыцарь.

Я рассказал им, что знал.

– Ага, – сказал тогда Георгий. – Если они сейчас не умеют убивать или не хотят, то раньше, выходит, умели. Но что нам до этого?

Иеромонах неторопливо и сурово изрек: – Грехи их падут на потомство до седьмого колена – а то и до семижды седьмого!

– Вы что, не понимаете? – спросил Рыцарь. – Капитан, у тебя на руках все карты для большого шлема, что тут думать!

– Ты знаешь, я в скат не играю, – сказал я.

Уве-Йорген скорчил гримасу.

– Ты жаловался, что у тебя нечем поднять людей, – сказал он. – Они тут такие порядочные… В таком случае – чем это не повод для того, что сковырнуть правительство!

– Это мысль, – сказал я и подавился всем тем, что хотел сказать еще.