Сторож брату моему

«Бедные человеки, – подумал я. – Что для вас война? Что-то вроде игры в шахматы. Все строго по правилам. Ходы, сделанные не по правилам, не считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до тех пор, пока тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но почему те, кто послал вас теперь, не рассказывали вам, что драка – это не шахматы, и ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?» – Ага, – сказал я вслух. – Значит, нам полагается сдаться. Что же тогда с нами будет?

Он ухмыльнулся.

– Да уж, наверное, придется вам всем повозиться в Горячих песках, – сообщил он почти весело. – Будете строить там башни. Не иначе. Может, тогда ты поймешь, и все остальные тоже, что нельзя забираться туда, куда не разрешено.

– Может, тогда и поймем, – согласился я. – Ты заберешь свои фигурки и отправишься восвояси.

– А вы?

– А мы останемся здесь. Нам тут очень нравится, понимаешь? И мы собираемся здесь побыть – ну, допустим, еще два дня. Потом можешь приходить и поднимать свой флаг: нас тут уже не будет. Ну, договорились?

– Вам нельзя здесь оставаться, – сказал он. – Это не разрешено, разве непонятно?

– Ну, ладно, – сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику мне не пробиться. – В последний раз спрашиваю: смоетесь вы отсюда или придется выгонять вас?

Тут он понял, что я говорю серьезно.

– Ты на самом деле не хочешь сдаваться?

– Не вижу повода.

– Но тогда… тогда вам будет куда хуже! Тогда вы, может, даже не отделаетесь просто Горячими песками. Тогда… Ну, вам будет очень плохо.

– Тем, кто доживет, – сказал я.

Пока мы с ним перебрасывались этими необязательными словечками, я думал: «А почему? Почему надо мне удерживать позицию, раз я не знаю, что в ней ценного? Почему не прекратить войну, не начиная? Зачем я лезу со своими правилами в этот симпатичный, но обреченный монастырь?

А вот зачем, – ответил я сам себе. – Тут находится что-то такое, что для них очень важно. Не для этих мужиков с самопалами, – им известно только, что тут нельзя находиться, и они спешат убедить нас в том, что игра проиграна, чтобы и самим поскорее убраться с запретной территории. Нет, не для них, а для тех, кто послал их. Мы нечаянно нащупали какую-то болевую точку в их организме. И они, те, кто послал сюда дружину, ощущают боль и хотят от нее избавиться.

Но боль бывает полезна. Что, если мы все же со здешними властями не поладим? Ничего не докажем, ни в чем не убедим? В таком случае (если мы действительно хотим, чтобы здешние нелепые люди пережили свою планету) нам придется вывозить их силой. И прежде всего – Уве-Йорген совершенно прав – необходимо добиться согласия правительства. Нет, мы никак не должны убрать свои пальцы оттуда, где, может быть, случайно прижали их артерию… Мы останемся здесь».

– Слушай, – недовольно сказал парламентер. – Ты не видишь, что я жду? Сколько я могу стоять так, как ты думаешь?

– Ладно, – сказал я. – Теперь обрати внимание на то, что я скажу, запомни, как следует, и ничего не перепутай. Мы отсюда не уйдем. Сейчас, во всяком случае, не уйдем. А ты отправляйся к своему командованию. И скажи, что переговоры мы станем вести только с ними – на самом высоком государственном уровне. Понял?

– Нет, – искренне сказал он. – Вам надо сдаваться, почему же ты еще ставишь какие-то условия?

Я махнул рукой: втолковать ему что-нибудь было невозможно.

– Тогда так, – сказал я. – Ты все-таки запомни то, что я говорю. Я постараюсь, чтобы ты унес отсюда ноги живым и, по возможности, здоровым. А ты передашь мои слова своему начальству. Усек? Тогда мотай отсюда.

Не ручаюсь, что он понял все буквально, но тон мой был недвусмысленным. Однако у ответ он только улыбнулся.

– Что ты говоришь! – сказал он. – Оглянись: твои уже готовы сдаться! Они-то знают, что вы проиграли!

Я внял совету и оглянулся.

И в самом деле, наша гвардия уже покинула свои укрытия, оставив автоматы на песке. Молодцы и вправду решили, что надо сдаваться – по тем правилам; какие у них были приняты; парни стояли кучкой, безоружные и унылые. Уве-Йорген глядел на них свирепо, Георгий – презрительно, а привыкший прощать Иеромонах, кажется, был даже рад тому, что молодые люди не впадут во грех человекоубийства.

– Монах! – крикнул я. – Подбери оружие!

Он кивнул.

Я обождал, пока он собрал автоматы. И снова взглянул на стоявшего тут же парламентера.

Он улыбнулся.

– Ну? – сказал он. – Ты убедился? Давай и ты оружие! И то пусть тоже несут сюда.

– Просят не беспокоиться, – ответил я ему языком объявлений. Медленно снял автомат с плеча и двинул ему прикладом под вздох.

Он не ждал этого, оглянулся, и упал, и стал корчиться на песке, откусывая большие куски воздуха.

А я повернулся и неторопливо пошел к кораблю. Я уже знал: в спину они стрелять не станут. И вообще я не был уверен, станут ли они стрелять.

Мои капитулянты стояли, оторопело глядя на меня.

– А ну, пошли отсюда, – сказал я сердито.

Они глядели, как побитые песики.

– Как же… – пробормотал один из них. – Они ведь выиграли…