Сторож брату моему

Но я не был спокоен. Я знал, что есть вещи, которые Уве-Йорген умеет делать лучше меня, но всей душой надеялся, что ему не придется проявить свое умение.

17

Переговоры по радио между катером N1 и кораблем экспедиции «Зонд» (Запись):

«Катер: Вызываю борт. Здесь капитан. Как слышно?

Борт: Слышимость хорошая. Здесь Рука. Как слышите вы?

Катер: Нормально. Что на борту?

Борт: У нас все в порядке. Доктор наблюдает. Установка в порядке. Моторы изготовлены.

Катер: Можете ли стартовать в любой момент?

Борт: Можем.

Катер: Контрольная сверка времени. У меня семнадцать ноль пять.

Борт: Семнадцать ноль пять точно.

Катер: Прошу отметить это время.

Борт: Отмечено.

Катер: Если на протяжении сорока восьми часов, повторяю: сорока восьми часов…

Борт: Сорок восемь часов, понял вас.

Катер: Если за это время вы не получите никаких других указаний, приказываю начать операцию воздействия. Поняли? По истечении сорока восьми часов начать операцию воздействия, если от меня или еще кого-либо из членов экспедиции и экипажа не будет получено других распоряжений.

Борт: От любого члена?

Катер: Если первый пилот сообщит о гибели капитана. Если любой другой член экипажа сообщит о гибели капитана и первого пилота.

Борт: Понял вас. По истечении сорока семи часов пятидесяти семи минут.

Катер: Правильно. Это в том случае, если наблюдения не покажут, что опасность может возникнуть раньше.

Борт: Если будет опасность, я сделаю все сразу же.

Катер: Да. Тогда не жди ни минуты. Но я надеюсь, что все обойдется.

Борт: Я тоже так думаю. Все будет в порядке, капитан.

Катер: Привет Аверову и наилучшие пожелания.

Борт: Привет всем нашим.

Катер: Принято. У меня все. Конец.

Борт: Конец».

Шувалов полагал – и, по-видимому, справедливо, – что люди, находящиеся у руководства, могут обладать многими недостатками, в том числе (как показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они не могут. И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для всего ее населения, независимо от его здоровья, силы, социального положения и прочего, – постольку Шувалов полагал, что руководство не станет пренебрегать ни малейшей возможностью спасения и с радостью пойдет навстречу тем, кто предложит такое спасение.

Но в его положении никакая инициатива не была возможна. Он не мог повлиять на ход событий, и оставалось лишь требовать, чтобы ему дали возможность встретиться с кем-либо из Хранителей Уровня. Однако просьбы и требования его оставались тщетными. Ему каждый раз отвечали одно и то же:

– После приговора ты сможешь просить о смягчении участи. Тогда твою просьбу рассмотрят Хранители. Пока же им не о чем с тобой разговаривать.

– Но простите! – возражал Шувалов. – Мне лучше знать, есть ли у меня поводы для разговора!

– Может быть. Но закон не позволяет Хранителям выслушивать преступников, пока суд не вынес приговора.

С законом спорить было невозможно.

Время уходило стремительно. И когда настала пора представать перед судом, Шувалов решил прибегнуть к последнему, видимо, средству, какое оставалось в его распоряжении.

Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены и потолок зала были покрыты странной росписью, мрачные, резкие краски которой, начинаясь от пола, постепенно, чем выше, тем больше переходили в мягкие, умиротворяющие. Возможно, эта роспись заменяла символы правосудия, принятые на Земле – повязку и весы богини.