Сторож брату моему

Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом, как казалось бы естественным Шувалову, – стола не было, они просто сидели в глубоких креслах. Кресла стояли полукругом, в центре которого находился круглый табурет, на который усадили Шувалова. Судьи оказались пожилыми, сдержанными в словах и жестах людьми. Зато публика проявляла эмоции открыто, и выражаемые ею чувства были – это стало понятно сразу – неблагоприятными для Шувалова.

Публика пришла, видимо, не ради сенсационного зрелища (как предположил было Шувалов, когда его ввели и он увидел набитый зал). Люди были искренне возмущены и встревожены, и тревога за того, кто подвергся нападению, написанная на их лицах, то и дело вытеснялась выражением не то, чтобы ненависти, но какого-то холодного отчуждения, целиком относившегося к подсудимому.

Ритуал был несложным. Публике объявили, кого будут судить и за что. Потом еще раз объяснили Шувалову, что судить будут именно его, и подробно объяснили, в чем его обвиняют. Затем стали давать показания возчики, судья и пострадавший астроном. Он говорил, и взгляд его то и дело обращался к Шувалову (хотя астроном должен был обращаться к судьям), и во взгляде этом было недоумение и сожаление.

– Итак, подсудимый, признаешь ли ты себя виновным в том, что хотел и пытался совершить убийство?

Кажется, настал момент. Шувалов встал.

– Высокий суд… – начал он.

– Ты говори просто: судьи.

– Судьи! Я признаю себя виновным.

Легкий гул прошел по залу.

– Но это – лишь малая часть преступлений, в которых можно обвинить меня!

В зале настала тишина.

– Я, систематически нарушая Уровень…

Снова гул.

– …нашел способ совершить, воистину страшное и жестокое преступление!

И снова – мертвое безмолвие.

– Последствия преступления были бы неисчислимы. Они привели бы к тому, что Уровень рухнул бы, а затем и сама жизнь ваша и всех людей сделалась невозможной. Сейчас я в ваших руках, но помните: я не один! И если совершится задуманное мной – вы все погибнете!

В зале кто-то слабо вскрикнул. Кто-то заплакал. Шувалов перевел дыхание.

– Я еще не знаю, какой способ мы применим. Потому что, судьи, мы знаем два способа, и каждым из них можно добиться такого результата.

Шувалов умолк. Он сделал паузу намеренно.

– Говори! – чуть хриплым голосом сказал судья, сидевший посередине.

– Мы можем сделать так, что огонь охватит все. Ваши дома. Мастерские. Посевы. Леса. Закипят и испарятся реки. Сама кровь закипит в ваших жилах. В жилах каждого: мужчины и женщины, старика и ребенка. Все погибнет, все сгорит, и жизнь прекратится и никогда более не возродится здесь. Вот один способ, судьи.

Он снова умолк, и тот же судья снова сказал:

– Говори же!

– А вот второй способ. Мы вызовем холод. Страшный холод. Потускнеет солнце. Ледяная кора покроет все. От холода погибнут растения и деревья. Наступят голод и страшный мороз. Реки вымерзнут до дна, и все живое в них погибнет. Некоторое время вы сможете еще укрываться от холода в помещениях, но голод погубит вас. Погибнут все. И жизнь кончится. Жизнь каждого из вас и всех вместе.

Крайний справа судья сказал:

– Но погибнешь и ты, подсудимый! И твои товарищи тоже погибнут.

– Да, – сказал Шувалов. – В том-то и дело. Ведь каждый человек должен умереть. Но мы решили: раз мы должны умереть, то пусть умрут все.

– Подсудимый… Неужели ты так ненавидишь людей?

Шувалов ответил не сразу. «Господи, – думал он, – я слишком люблю людей, даже дураков – потому что они ведь не виноваты в своей глупости, в том, что есть знание, которое оказывается слишком тяжелым для их нетренированных мозгов…» – Да! – сказал он. – Я ненавижу людей!

– И все-таки… То, что ты сказал, звучит страшно, но… Как нам поверить во все те ужасы, во все эти бедствия?

– Неужели вы не верите в то, что тот, кто мог спокойно и хладнокровно попытаться убить человека, в силах совершить то, о чем я сказал?

«Не верьте, – думал он, – пожалуйста, не верьте… Но среди тех, кто сидит в зале, найдется хоть несколько таких, кто поверит – и разговор будет не удержать, и, так или иначе, вам придется обратиться ко мне – потому что больше вам обратиться не к кому…» Судьи переговаривались вполголоса. Гул в зале нарастал.

– Подсудимый! – обратился к нему судья, сидевший в середине. – Скажи, нет ли способа предотвратить эти преступления? Чего ты хочешь? Может быть, если мы предоставим тебе свободу, и обещаем безнаказанность, и позволим уехать, куда ты пожелаешь…

Шувалов покачал головой.

– Судьи! – сказал он. – Я должен сообщить вам, что уже начал раскаиваться в том, что задумал и подготовил такое преступление. Потому что, как мне теперь кажется, люди все-таки не заслуживают такого конца. Но только я один знаю, как можно предотвратить то, что я замыслил.

– А это предотвратить можно?

– Пока еще можно.

Судья встал.

– Мы требуем, чтобы ты сказал нам – как! Пусть ты и пытался совершить страшное преступление – предотвратив другое, гораздо более ужасное, ты во многом искупишь свою вину!

– Да! Да! – кричали в зале.

– Я согласен, судьи.

– Говори!

Шувалов снова сделал паузу.