Сторрам

Гаор, видевший подобное когда-то у контуженных, ждал вопроса, что дескать с чего это у Ворона, уж очень хотелось услышать объяснение Матухи, но об этом никто и слова не сказал. Ворон лежал белый и неподвижный и даже уже и не дышал вроде. А они тёрли, теребили его, не давая застыть. Но Гаор даже сейчас не жалел, что затеял этот разговор, а только злился на так некстати вмешавшегося Булана. И ещё удивляло, что все, кроме совсем уж мальцов, знают, что это и что надо делать. И что никто не зовёт матерей набóльших.

Наконец у Ворона мелко задрожала грудь, и он с всхлипом втянул воздух.

– Слава Огню, – непроизвольно выдохнул Гаор.

И, к его удивлению, Матуха одобрительно кивнула, но ничего не сказала. И вот уже у Ворона веки не просто опущены, а прижаты, зажмурены, а из-под них слёзы.

– Поплачь, Ворон, – тихо сказала Матуха, – слезой у человека горе выходит.

Бледные до голубизны губы шевельнулись, выпуская наружу слова.

– «Галчата»… им память током отбивали… кто не выдерживал… тех к утилизации… в банк крови… на горячее переливание… в банк органов… на пересадку… кто выдерживал… на усыновление… бастардами и младшими… девочки на расплод… рожать бастардов… свежая кровь… больных, увечных сразу на утилизацию… с любой кровью… заменяли на «галчат»… чтобы предупредить вырождение…

Все молчали, и только тихий, как неживой, голос Ворона и страшные беспощадные слова. Это была правда, то о чём многие догадывались, боясь поверить, что такое возможно.

Ворон вдруг открыл глаза, рывком, оттолкнув Матуху, сел и, в упор глядя на Гаора, выдохнул:

– Мы соучастники, ты понимаешь это? Мы все соучастники.

– Нет! – выкрикнул Гаор, – нет, я…

– Да! – перебил его Ворон. – Себе не ври, сержант. Переливание крови тебе делали? Откуда кровь в госпиталях? Свежая кровь! Сказать тебе, как её получают и что потом с теми, из кого выкачали, делают?! Чтобы и ты это во снах видел! Горячее переливание делали тебе? Когда из вены в вену, через ширму. Сказать, кто за ширмой лежал?

– Нет! – крикнул Гаор. – Во фронтовых… Нет…

Но он уже знал, что это правда. Когда правда, то веришь ей сразу, это враньё обосновывать и доказывать нужно.

Ворон вытер ладонями мокрое от слёз лицо, обвёл стоящих вокруг потухшими, словно присыпанными пеплом глазами.

– Что ещё вам от меня надо? Да, я это видел, почему меня не убили, не знаю… Думаете, утилизация – это просто крематорий и пепел на продажу… Нет, сначала они возьмут всё, а жгут уже… непродуктивные остатки. Ну… если хотите, убейте меня здесь, сейчас, я – ургор, им и останусь, да, я соучастник…

– А на голову ты точно битый, – ворчливо перебил его Мастак, – ты-то здесь при чём?

– Да, – кивнул Юрила, – ты ж там работáл когда? С клеймом, али ране?

– С клеймом, – устало ответил Ворон.

– Ну вот, – Матуха, сидевшая на краю его койки, встала. – Пойду, травки тебе заварю, выпьешь на ночь.

Все зашумели, задвигались, расходясь по своим делам и койкам, отбой уже скоро. Мастак собирал свои инструменты, Гаор наклонился и поднял с пола картонку с расчерченными клетками, несколько смятых фигурок. Нет, придётся новые делать. Об услышанном он старался сейчас не думать. Слишком это оказалось страшно. Прав Седой: всегда найдётся более страшное. И… прав Ворон, он тоже соучастник. Огонь Великий, за что?!

Ворон всё ещё сидел на своей койке, угрюмо глядя перед собой, и Гаор сел рядом, зачем-то вертя в руках картонку, служившую им шахматной доской.

– Ну? – тихо спросил Ворон. – Доволен?

– Чем?

– Ты же к этому вёл, про «галчат» расспрашивал, теперь ты знаешь, ну и… ну и что?

– Не знаю, – честно ответил Гаор, – но… нет, Ворон, это надо знать.

– Кошмаров ночных не боишься? Хотя да, одно дело увидеть, услышанное не страшно.

– Как отбивают память током? – спросил Гаор.

– Мало тебе? Ну, слушай. Прикрепляют электроды и спрашивают. И за ответы, за не те ответы бьют током. За попытки говорить… по-поселковому. Сначала на стенде, потом на дистанционном управлении. Через пульты.

– А меня просто били, – задумчиво сказал Гаор, – по губам. Но теперь понимаю, система та же. И заставляли заучивать правильные ответы.

Ворон внимательно посмотрел на него, глаза его постепенно яснели, обретая прежний чёрный блеск.

– Ты что-нибудь помнишь?

Гаор покачал головой.

– Совсем мало. Так… ни имён, ни названий, помню, что была… мать, что жили в посёлке, как забирали меня… это помню хорошо. С этого момента, а что раньше… как в тумане всё… просвечивает, а не разобрать…

– Шею материну помнишь? – спросил вдруг стоявший рядом Старший.

Гаор вздрогнул и поднял на него глаза. Смысл вопроса сразу дошёл до него. Была ли его мать свободной? Но… и медленно покачал головой.

– Нет… руки её помню, как по голове меня гладила, и голос… слова отдельные… и песню… на ночь мне пела… И всё.

– И это много, – Ворон оттолкнулся от койки и встал навстречу Матухе, – если б током обработали, и этого бы не было. Радуйся, что тебе отбили память, могли и выжечь. Спасибо, Матуха.