Страдания князя Штерненгоха

Но если ты все-таки победишь — для меня это будет самой чарующей победой! Если я не достигну ее, — тогда, может быть, паду вместе с тобой… Потому что люблю Тебя… слышишь!

Ты должна максимально Превозмочь Себя: в противном случае Тебя победит в конце концов мощная твоя ночь — и ты умрешь. Потому что лишь то, что по-своему идет к Свету, остается в живых, все остальное гинет! Вовремя!

Твое время: пять предстоящих дней!.. — девятнадцатого мы уезжаем в Кордильеры…

— Уже девятнадцатого? — воскликнула она как менада. — Ты так приказываешь? Самый прекрасный день моей жизни — так близок?

— В четыре пополудни — ты будешь здесь, и пойдем.

Вопя от блаженства, она обняла его ногами. Он продолжал:

— Твой главный подвиг на будущих пять дней: со Штерненгохом ты будешь в максимальной степени приветлива! Ты не обидишь его ничем — и, расставаясь с ним, поцелуешь его, причем поцелуй будет продолжаться полминуты!

— О Боже — чего ты требуешь от меня? Прикажи мне тут же, сию минуту разрезать себе вот этим ножом все лицо и обезобразить себя на всю жизнь — и я послушно это сделаю… но это?

— Я знаю, что это трудно; труднее всего. Но здесь необходима лобовая атака на врага! Никаких редких перестрелок!

— Однако — однако, таким образом я уничтожу весь мой прежний мир…

— Он должен быть уничтожен!

— Если я это сделаю, я сразу умру.

— Твоя смерть будет более страшна и медленна, если ты этого не сделаешь!

— Мой Повелитель — тогда я согласна, да — о, нет, нет! Повелитель! Д-д-да! Я это сделаю! — Она глубоко вздохнула. — Но… какой ты жестокий!

— Милосердный! Жестокой, как правило, бывает судьба, так как низость тварей не заслуживает ничего другого. Готово! Да будет так!

— Да будет воля Твоя! — зашептала она. — Но позволь сказать еще одно слово: ты не представляешь, каковы будут последствия, ты слишком глуп, чтобы это понять. Если я это сделаю, я сама себя оторву от корня.

— Корни вселенной необходимо вырвать!

— Хорошо. Тогда я вырву себя и сгину.

— Ты или победишь, или падешь. Я знаю тебя… твое обращение с ним — это самое отвратительное из всего того, что мне известно; поэтому ты находишься под властью отвращения к самой себе. Самое низкое — это ненависть и омерзение: что ненавижу и что мне омерзительно, того самого я являюсь самым страшным рабом. Ненавидящая каналья должна стать — Моей возлюбленной?.. Если этого не произойдет, девятнадцатого мы увидимся в последний раз!

— Да будет воля Твоя!..

Теперь они молчали. А я терял сознание от неестественной позы, давления камней, вынужденной полной неподвижности, жары, жажды, злости, ненависти, страха и всех возможных адских чувств. О, как я мог отважиться на это! — Вскочить и ужасным образом наказать их?..

Ждать, пока они уйдут? Но было только пять часов, а они всегда оставались здесь до сумерек. Ужасающее положение…

Внезапно он прервал молчание:

— У меня все время такое чувство, как будто за нами кто- то наблюдает. Эй, киска! С этой вашей башни нас можно прекрасно разглядеть в подзорную трубу!

— Ты думаешь — господин Гнус? А разве это не все равно?

В этот миг он вонзил свой страшный взгляд прямо в мои глаза. Я задрожал. Но невозможно, совершенно невозможно, чтобы он в полутьме, через щелочку в сантиметр шириной, увидел их.

— Там, среди этих камней можно отлично спрятаться, — сказал он небрежно, снова закуривая трубку.

— Неужто господин Гнус? Неужто он мог бы на это отважиться? Ха-ха! Ты даже не представляешь, какая он баба! Заяц — лев по сравнению с ним, паршивым псом.

Тут она получила пощечину, довольно звонкую.

— Это так ты начинаешь выполнять свое обещание? В отношении такого бедняги для каждого, кто сам не паршивый пес, великодушие является правилом. Ты не знаешь, что первой заповедью для приличного человека является parcere subjectis et debellare superbos?[4] Помни: самая собачья собака способна взбеситься.

— Но он хуже любой собаки, прости, — засмеялась она, защищая лицо. — Теперь я буду называть его только пантера, моя дражайшая пантера! Однако теперь и мне показалось, что эти камни как будто зашевелились.

Она поднялась. У меня потемнело в глазах и загудело в ушах, подобно реву разбушевавшегося моря.

— Лежи! — сказал он и притянул ее обратно. И она покорно легла. Он как-то странно ухмыльнулся. Он знал, безусловно знал, негодяй, что я там лежу; для меня остается загадкой, почему он перестал обращать на меня внимание. Безусловно, боялся страшной мести обманутого супруга.

— Лежи и лучше посмотри: несколько человек поднимаются сюда к нам, а ты голая.

— Преспокойно застрели их, как только они подойдут ближе! — и она протянула ему револьвер.

— К чему шуметь? — Он приблизился к краю вершины и сделал несколько повелительных пассов, ни слова не говоря. — Они снова спускаются, — пробурчал он через некоторое время и добавил:

— Пойдем отсюда!

— Прямо сейчас, Повелитель? — испугалась она.

— Сегодня мне здесь не нравится. Пойдем в тот лес.

— Но прежде чем — хотя бы на мгновение… прошу тебя! Ведь все это время я видела — и она показала куда-то…