Страга Севера

Вьетнамцы переглянулись и невозмутимо, с каменными лицами продолжали доставать что-то из пакетов и есть. Мамонт огляделся и повторил то же самое на английском. Человечки мгновенно вскочили и исчезли вместе со своей пищей. И вернувшись потом, забились в угол, застыли, не подавая признаков жизни.

Мамонт пересел к ним, благо что места было достаточно, и освободил полку для женщины с ребенком – она подложила под голову сумочку, легла и уложила рядом девочку. И снова до слуха сквозь лязг дороги долетел их шепоток. Под него Мамонт и уснул, откинувшись спиной к жесткой стенке купе. И во сне он продолжал прислушиваться к нему, чтобы отвлечься от грохота колес, многоголосого ора гуляющих пассажиров и звона катающихся по полу бутылок. Когда же этот фон неожиданно стих и во всем мире остался лишь шепот матери и дочери, Мамонт проснулся и заметил, что вьетнамцы в своем уголке занимаются любовью, так же скрытно и тайно, как мыши: один из них был женщиной, только который – определить было невозможно.

Сначала Мамонт подумал, что все пассажиры угомонились и заснули – был четвертый час утра, однако, выглянув в проход, увидел, как по нему идут двое – милиционер, обвешанный своими причиндалами от свистка до наручников, и за ним – гражданский с длинной дубинкой в руке. Они кого-то искали, неприкрыто, словно скот в стойлах, рассматривая пассажиров. Мамонт огляделся – спрятаться было некуда, а уйти незамеченным невозможно. Вьетнамцы же куда-то исчезли, хотя мгновение назад терлись друг о друга в своем углу. Можно было лечь и укрыться фуфайкой, изображая спящего, но было стыдно перед женщиной, которая, слушая дочку, чему-то тихо улыбалась.

Милиционер встал напротив купе Мамонта и подбоченился, гражданский был рядом, поигрывал дубинкой, смачно стуча ею по своей ладони. Интерес к Мамонту был написан на простоватых, самоуверенных лицах…

И вдруг девочка легко перескочила с рук матери на колени Мамонта, обвила ручками шею и прижалась головкой к небритой щеке. Он инстинктивно обнял ее и замер, глядя в надменное лицо милиционера. Тот уже отстегивал наручники, а его помощник стоял в боевой позе. Они несколько секунд смотрели друг на друга, после чего страж порядка мотнул головой и скорым шагом пошел из вагона. За ним потянулся и гражданский, вяло опустив руку с дубинкой.

Мамонт отнял девочку и заглянул ей в глаза:

– Спасибо, Дара.

– Я не Дара, – поправила она. – Я Дарья.

– Это одно и то же.

Девочка огладила колкую щетину на подбородке и улыбнулась:

– Ты как ежик.

– Я отпустил бороду, – сказал Мамонт.

Она перепорхнула к матери на колени и зашептала в ее маленькое ушко с тонкой серебряной сережкой. Под ногами что-то закопошилось. Вьетнамцы умудрились спрятаться под нижними полками в пространстве между багажными ящиками и стенкой. Они сели на прежнее место, и их сдвоенное очертание напоминало какое-то странное, двуликое существо.

Мамонт понял, что, пока эти мать и дитя рядом, ему ничто не грозит. Девочка скоро уснула на руках, и женщина бережно уложила ее на полку. Мамонт заглянул в соседнее купе, где после милиции пьяный ор стал еще громче, и негромко произнес:

– Тихо, девочка заснула.

Его не услышали – таращили красные безумные глаза, кто-то потянулся рукой:

– Иди сюда! Чего тебе?!

– Заткните рты, изгои! Дева спит! – каким-то незнакомым, звенящим голосом произнес он и сам испугался его. Прокуренное, воняющее винным перегаром пространство вагона будто всколыхнулось, как от ударной волны, слегка заложило уши. Стало тихо, лишь еще слышался стук колес да шелестящий звон катающихся по полу бутылок.

Мамонт вернулся к себе и уже больше не спал до самого Соликамска. В полумраке купе он молча переглядывался с молодой женщиной или смотрел на безмятежно спящую девочку. Было предчувствие, что они исчезнут, как только покинут вагон. Так оно и случилось. К рассвету поезд притащился в Березники. Женщина взяла на руки дочку и пошла к выходу, опустив глаза. Мамонт выбежал в тамбур и через открытую дверь вагона увидел, как она прошла по перрону, поднялась по ступенькам виадука и, когда достигла его вершины, вдруг истаяла в зареве восходящего солнца.

– Ура! – негромко сказал он, подняв руки.

В Соликамске ему без труда удалось найти попутный транспорт до Чердыни – на лесоскладе станции разгружались лесовозы. Здесь уже не спрашивали денег и брали пассажиров для компании в дороге. От Чердыни он ехал уже на перекладных, от села к селу, и в Нароб добрался лишь к вечеру.

Испытывая волнение, Мамонт побродил по знакомому поселку: с восточной стороны на горизонте стояли горы, и вершины их еще были освещены отблесками зашедшего солнца. Потом он отыскал дом учителя Михаила Николаевича и открыл калитку. Хозяин колол дрова, а его дети носили по одному полену и укладывали в поленницу. Мамонт поздоровался, называя его по имени, но почувствовал, что учитель не узнает его.

– Вы помните меня? – спросил Мамонт.

Михаил Николаевич оперся на топор, приставленный к чурке, глянул из-под рыжих бровей:

– Нет, что-то не припомню…