Страга Севера

Охотничий домик, а вернее, небольшой деревянный терем, окруженный постройками-подсобками и домами обслуживающего персонала, строился когда-то для партийного вельможи и был обставлен соответствующим образом: зал трофеев с камином из дикого камня, где на полу искрились медвежьи шкуры, извивались оленьи рога, из которых была сделана мебель, кабаньи и косульи морды таращили блестящие глаза из яшмы, на аскетически бревенчатых стенах висели медные рожки, старинные ружья с пороховницами, охотничьи пистолеты и ножи. Полковнику хотелось именно сюда, в эту исконно мужскую обстановку, – тянуло к дереву, шкурам, открытому огню. Хотелось мяса, жаренного на костре, много вина в глиняной посуде и чтобы рядом на медвежьей шкуре лежала женщина. Не обязательно любимая, не обязательно преданная, а просто как символ, женское начало, та, другая половина живого мира, имеющая детородные формы, необъяснимую притягательность.

Обслуживающий персонал остался прежним, обученным, внимательным, по виду гостей знающим, что требуется для отдыха. Кроме двух егерей и трех профессиональных стрелков-загонщиков, добавилось еще два инструктора – по рыбной ловле и поиску грибов. К приезду полковника все было готово – стол, огонь и вино. Осталось лишь заполнить собой пространство зала трофеев, освещенного газовыми фонарями. Две молодые барышни, две оленицы с кружевными наколками на волосах в виде ветвистых рогов гостеприимно приглашали к дубовому столу.

И тут Воробьев все начал портить. Он выбрал подходящий момент, пока мыли руки в туалете, и зашептал:

– Никанорыч, на хрена ты эту… привез с собой? Посмотри, какие девушки!

– Володя, не шуми, – добродушно предупредил полковник. – Мне так хочется.

– Ну ведь ни поговорить, ни погулять при ней! – возмутился тот. – Все «пожарнику» доложит!

– Не доложит, Володя…

– Ты делаешь глупости, Никанорыч! – расходился и потерял чувство меры Воробьев. – Давай отправим ее с машиной к чертовой матери. Бери любую телку на выбор!

Полковник схватил его за бороду – благо есть за что взять, подтянул к себе:

– Мне не нужны твои телки! Я не бык, я человек, понял? Еще раз услышу! Не смей трогать Капитолину.

Воробьев завращал глазами:

– Ты что, влюбился, Никанорыч? Отпусти…

Полковник оставил его, вымыл руки и стал вытирать их полотенцем, одним с Нигреем. Тот невозмутимо наблюдал за этим разбирательством и лишь заметил, что негоже делить полотенце, по примете, можно и поссориться. Арчеладзе отмахнулся.

Воробьев в какой-то степени сам был виноват в том, что Капа оказалась в компании. Он столько о ней трещал, столько восхищался ее ножками, коленями и грудью, что незаметно вбил, вдолбил полковнику некий идеал, тот самый женский символ, после Чернобыля утраченный, обращенный в неприязнь. И теперь настойчивое нежелание Воробьева видеть здесь Капитолину вызывало подозрение – уж не влюблен ли он сам в машинистку? И таким образом сейчас пытается отнять ее у шефа.

За столом он вдруг начал капризничать, отказался есть обжаренное на костре мясо, ссылаясь, что болит зуб и он не может грызть его; просил то колбасы, то коньяку вместо вина, то апельсинового сока. Оленицы носились возле него, старались угодить, и таким образом он становился центром внимания за столом, тянул одеяло на себя, будто бы хотел ущемить самолюбие начальника.

А полковнику стало все равно, потому что по левую руку сидела Капитолина, а по правую – все понимающий и молчаливый Нигрей, горел огонь в камине, струился тихий свет газовых рожков, было вино, мясо и много острых, терпких приправ, овощей с грядки, трав и корней хрена. В глазах Капы скоро выгорел испуг и осталась лишь нежность, подсвеченная живым огнем. Она расслабилась и улыбалась ему и уже не боялась открыто и долго смотреть в его лицо. Полковник ощутил то желанное состояние духа, когда отлетели все заботы, головные боли и беспокойство; он забыл, что начальник, что женщина рядом с ним – изменница, предающая его интересы. И она тоже преобразилась, став просто женщиной, чувствующей, что нравится этому мужчине, что он думает о ней и желает ее. После дороги и автомобильной тесноты, где ей, вероятно, казалось, что везут на казнь, после напряженного ожидания – что же будет? – она поняла, что страшного ничего не случится, что у начальника – чистые помыслы, и как бы сейчас заново открыла его, увидела в нем человека, мужчину. Можно было представить, что говорили в женском обществе отдела о своем начальнике – известном женоненавистнике: даже секретарями посадил мужчин. Теперь все это сломалось в ее сознании, и она чувствовала себя счастливой избранницей, готова была защищать полковника от всех пересудов и домыслов. Полковник читал это в ее глазах, замечал, как высвобождается активность, воля и появляется первый признак высвобождения – желание шутить. Капа огладила ладонью его лысую голову и, склонившись, засмеялась.

– Все думают, что вы лысый… Зачем вы бреете голову? Вам так лучше?

Она почувствовала, как растут волосы!

– Зарок дал, – шепотом сообщил полковник. – Обет. Только никому!