Страх

Боксер снял мешок, заценив крепкий высокий лоб широкоплечего регионального руководителя средних лет. Встретил прямой и цепкий взгляд из-под седоватых бровей — мужик не стремался, не дергался, дышал ровно и не моргал. Надо же, думал Ланге, охота ему тут сидеть, другой бы сдриснул с Лафы в первый же день высадки осьминогов. Сел напротив него на железный табурет. Говорили полчаса. Ланге вызвал бойца-осьминога, попросил найти принести губеру чая и каких-нибудь бутеров. Сам вышел на парковку перед проходной. Морщился недоверчиво, глядя на черные космы дыма на полнеба над собой, чуя носом редкостный вонизм. Пора отсюда валить уже пока не потравились. Вот блин засада, хренов Дибазол, за такое дерьмо точно уволят. Неужели я влезу в эту муть? Это же будут не шахматы, а тупо преф.

Позвонил Ворону, еще не слишком далеко ушедшему от Виноградного.

— Боксер, я в курсе, что у тебя сейчас за темы. Я город беззащитный жечь не буду, — голос старого бандита был твердым и не готовым торговаться, — Хоть через Ягуара прикажи, не буду. Достало уже.

— Наоборот, есть тема крепко уменьшить масштабы кровопролития, правда рискованная. Ума и ловкости будет надо больше чем патронов. Оставь Удава разбираться с трофеями, сам набери со всех отрядов триста бойцов по хитрее и чтоб бритый язык знали. И дуй в Батон быстро.

Книга Лилит. Глава 5. Волчьи ворота для бритых

Вверху повис протяжный натужный свист, всегда вгонявший Штампа в дрожь. Упали вместе с буграми мордами в пыль, вжимаясь животами в острые камни, слушая и вздрагивая — два десятка хлопков пронеслись по лежавшей в ночной тьме долине. Волчьи минометчики решили побеспокоить мальца, чтоб не спали — и теперь Штамп сидя на корточках вдыхал запах кислятины и гари, свежерытой мокрой земли, ломаных веток. Дежурный доложил, что в отряде без потерь. За дорогой орала, стонала, рыдала и материлась пьяная пехота, у них с десяток убитых под полсотни раненых.

Штамп пошел к ним, спросить чего помочь, наткнулся в потемках на старшину пострадавшей группы — на грязном лице были размазаны сопли и слезы, неопрятный как обоссаный бушлат болтался на несчастном, без ремня, как бабский тулуп. Бухой командир, поскальзываясь и матерясь выл, что их опять суки подставили, предали… зря пацанов столько положили. Вонял в лицо Штампу перегаром, нестиранным кителем, потными волосами и страхом. В свете фонариков сидел орал держась за фонтанировавшую кровавыми брызгами ногу солдат. С ним рядом тупил, растерянно теребя аптечку фельдшер. Старшина пытался ухватить за плечо — Штамп брезгливо сторонился, зло глядя на неопрятное чмо. Хотел сказать ему, что это он сука обязан был заставить своих бойцов окопаться, что нех…й пить… Но беспонту с ним базарить. Если мужик приехал умирать, то умрет, ничего не поделаешь. На то волки и санитары леса. Парней жалко.

Все-таки люди не равны, — думал Штамп пробираясь тихо и без фонарика в свой штурмовой отряд, куда его в августе поставили смотрящим. Штурмовики и пехотинцы одинаково устали на марше, одинаково не спали и не ели. И те и другие на две трети состава — мобики, пригнанные на фронт полунасильно. И тех и других учили два месяца. Но штурмовики в оставшиеся на отдых пять часов готовы два часа окапываться, да еще час мыться бриться и стираться. А пехота тупо валится спать вповалку там, где кончился марш, успев, конечно, при этом надраться в хлам. И дело не в том, что Штамп своих заставил, а тот старшина нытик — нет. Вряд ли бы что изменилось, если бы их поменять местами. Скорее Штамп сам бы забухал, чем смог бы привести в чувство это опустившееся стадо. А начинается все с того, что человеку становится похрену на себя, на свой внешний вид, на свой запах — соглашается свалиться спать на грязной земле в нестиранной одежде. Ведь не Штамп же заставляет своих штурмовиков мыть ноги… Интересно, как, по каким таким признакам смотрящие по кадрам чухают, кого распределить в пехоту а кого в штурмовой отряд? А получается, что после этого распреда сразу меняется цена жизни солдата. При одинаковой цене упавших сейчас на долину волчьих мин, они не забрали ни одной жизни у Штампа в отряде, а у этих сразу с десяток, и еще полсотни покалеченных.

Остановился, смотрел на лежавший в позе эмбриона труп солдата наполовину утонувший в грязной луже. С омерзением чувствовал смесь отвращения и жалости — как может мужик выглядеть так отбросно, так жалко? Но жалко… Не хотел думать, что теперь в армии такие порядок и дисциплина, что этого могут тут так и бросить, не то что, не отправив домой чистеньким в цинке для пышных геройских похорон, но даже и не закопав. Хоть бы жгли тогда уже как волки…

— Что у них там? — интересовался в палатке Облом, старшина 3-й группы его отряда.

— Как обычно, кровь, пот и слезы.

— Понагнали бл… простых воров на фронт. Считай сразу на смерть, — Облом кривил губы и зло плевал в угол, — не обучили, не дали командиров нормальных. Суки. Там при мне солдат в обморок упал от вида крови.

— Заткнись. Иди караулы проверь и спи.