Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

На другое утро, во вторник, Черчилль еще поработал над этим текстом, но обнаружил, что ему мешают сосредоточиться звуки молотков – на Хорсгардз-пэрейд рабочие укрепляли помещения Оперативного штаба кабинета (позже названного Черчиллевским оперативным штабом), расположенные в подвале большого правительственного здания, находящегося буквально в двух шагах от Даунинг-стрит, 10. В девять утра он приказал Колвиллу выявить источник шума и сделать так, чтобы этот шум прекратился. «Он жалуется на это почти ежедневно, – писал Колвилл, – и это наверняка серьезно задержит работы по защите Уайтхолла».

Каждый день возникало какое-то новое препятствие, мешавшее заводам лорда Бивербрука выдавать запланированные объемы продукции. Немецкие подлодки топили суда с грузом жизненно важных деталей, инструментов, сырья. Бомбы падали и на сами предприятия. Перепуганные рабочие увольнялись. Из-за ложных сигналов тревоги заводы то и дело закрывались на несколько часов. В люфтваффе знали об этом и постоянно посылали одиночные бомбардировщики над заводскими районами, чтобы сработала сирена воздушной тревоги. Это вызывало у Бивербрука непреходящее раздражение. А теперь, казалось, сам Господь грозит нарушить его планы.

20 августа, во вторник, Церковь Англии предложила, чтобы все военные заводы закрылись на Национальный день молитвы, который предполагалось провести через три недели – 8 сентября 1940 года, в воскресенье, – чтобы тем самым отметить, что с начала войны прошел год. (Предыдущий День молитвы состоялся 26 мая, когда казалось, что британские войска в Дюнкерке находятся на грани полного уничтожения.) Церковные власти хотели дать всем заводским рабочим возможность посетить храм. «Нам представляется, что материальные потери при этом будут невелики, тогда как духовные приобретения – неисчислимы», – отмечал Герберт Апуорд, редактор церковной газеты, в своем письме премьер-министру[458].

Черчилль отказался от полного закрытия заводов в течение 8 сентября, но согласился, что предприятиям следует пересмотреть часы своей работы в этот воскресный день – чтобы у рабочих было время сходить в церковь утром или вечером. Это вызвало у Бивербрука огромное раздражение. «Нам и так приходится противостоять множеству помех, – жаловался он Черчиллю, перечисляя своих обычных мучителей: тут упоминались и авианалеты, и сирены воздушной тревоги, и министр труда Эрнест Бевин, бывший профсоюзный активист. – Очень надеюсь, что Провидение не усугубит эти тяготы».

Однако, писал он, «поскольку рабочим военных заводов следует предоставлять такую же возможность молиться о победе над врагом, как и всем остальным, не исключено, что клириков можно привести на предприятия, вместо того чтобы рабочие сами шли в храмы.

Такое решение гарантирует более широкое распространение молитвенных обращений. И они наверняка будут не менее эффективны»[459].

В Лондоне 20 августа, во вторник, Черчилль начал свою речь о «ситуации с войной» в 15:52 – перед палатой общин, из-за августовской жары пребывавшей в сонном состоянии. Он вообще не упомянул об американских эсминцах – лишь о сдаче британских военных баз в аренду Соединенным Штатам. Черчилль подавал это как акт доброй воли со стороны его правительства, предпринятый с учетом беспокойства Рузвельта о безопасности США в Северной Атлантике и Вест-Индии. Из слов Черчилля как бы следовало, что эта сдача в аренду стала просто великодушным поступком, цель которого – выручить друга и, вероятно, будущего союзника. «Разумеется, нет и речи о какой-либо передаче суверенитета [над территориями, где расположены базы]», – заверил парламентариев Черчилль.

Он старался подчеркнуть, что предоставление американцам права на аренду этих баз имеет для Британии гораздо большее значение, чем может поначалу показаться при рассмотрении конкретных деталей договора. Премьер-министр преподносил эту аренду как своего рода морское обручальное кольцо, которое объединит интересы Британии и Америки. «Несомненно, – заявил он, – данный процесс подразумевает, что эти две великие организации англоязычных демократий, Британская империя и Соединенные Штаты, в дальнейшем должны будут в каком-то смысле объединиться для решения некоторых своих задач – ко взаимной и общей пользе».

Он заверил палату общин, что не испытывает никаких «опасений» насчет этой договоренности: довольно лукавое замечание, если учесть, что он ничего так не хотел, как целиком и полностью «объединиться» с Америкой в военных делах, вовлечь ее в войну – желательно как полноценного участника боевых действий. Он добавил, что, даже если бы он и питал какую-то озабоченность на сей счет, процесс слияния американских и британских интересов все равно бы продолжался. «Я не мог бы остановить его, даже если бы захотел. Никто не в силах остановить его. Он как Миссисипи – все течет и течет. Ну и пускай течет, – прогремел он, подводя свою речь к финалу. – Пусть эта река течет во всю мощь, неумолимая, несокрушимая, щедрая, пусть она течет в новые земли, в лучшие дни»[460].