Страх и наваждения

Так оно и шло – вплоть до нынешней осени, когда, отправив очередной платеж, я ждала подробного фотоотчета, но получила коротенькую записку. В ней рабочий сообщал, что случилось неприятное: лопнула могильная плита. В доказательство была приложена фотография. На другой день он прислал еще одну эсэмэску, более развернутую: мол, особой срочности нет; трещина не глубокая, дело терпит до весны, а то и до лета, когда, по его прикидкам, плита разойдется окончательно; пока что он предпримет что может: вобьет металлические колышки, перетянет прочной железной проволокой, а если потребуется, еще и подопрет. Сделав вывод, что мои раздумья и колебания он объясняет стесненными финансовыми обстоятельствами (на втором году пандемии объяснение вполне разумное), я было собралась заверить его, что на этот счет ему не надо беспокоиться; но сообразила, что мне это только на руку. Пусть думает, будто весь вопрос в деньгах.

Но сейчас, глядя на свое бледное – в мелких трещинках – отражение, я вовсе не была уверена, что поступила правильно. Кто знает, что в действительности стояло за его заверениями: многолетний опыт обслуживания чужих захоронений, на который я с такой легкомысленной готовностью положилась; или нечто другое, дальновидное, самым непосредственным образом связанное со мной?..

Память отчетливо нарисовала носилки, на которые эта странная парочка, рыцарь и епископ, положили мою бессловесную попутчицу. Я подумала: ее, а не меня; и, словно защищаясь от неизбежного, дала себе твердое обещание: немедленно по возвращении из командировки связаться с кладбищенским рабочим и, оговорив сумму, в которую мне это обойдется, бросить ему деньги на карту…

Я не помню, как вышла из парадной.

Меня окружила прохладная темнота. Стараясь не греметь чемоданными колесиками, я направилась к чугунным воротам, вдыхая пропитанный влажными парами воздух; ловя на себе слабые косые отсветы, падающие на тротуарную брусчатку, – в эту раннюю пору горящих окон было мало: раз-два и обчелся; но и такого, неверного света хватало, чтобы, обернувшись, описать неспокойным взглядом контуры дома: от крыши до козырька над парадной. И почувствовать, как дрожат и подгибаются колени.

Что бы это ни было, оно ушло, едва я покинула замкнутое пространство двора.

Такси меня ожидало. Завидев одинокий силуэт пассажирки, маячивший в проеме арки, водитель помигал фарами. Махнув ему рукой: дескать, вижу, вижу, я шагнула на проезжую часть и, пока шла через дорогу, видела не приехавшую по вызову машину, а экзотический цветок, расцветший на колючем стволе ночи (в февральском, пропитанном влажными парами воздухе, щеки слегка покалывало). Иллюзия исчезла, когда погасли призывные огни.

Водитель открыл багажник. Оставив чемодан на тротуаре, я распахнула заднюю дверь, готовая к тому, что в уши мне ударит музыка. Надрывные песни, которые, на радость ночным водителям, транслирует радио Ностальжи.

Внутри было тихо. Откинувшись на заднем сиденье, я мельком подумала: «Странный мне достался водила», – и немедленно в этом убедилась: не моргнув глазом, он пересек двойную сплошную; поддернул повыше маску, залихватски поддал газку, пронесся по пустой полосе мимо Александровского парка – и затормозил у светофора, последнего перед Троицким мостом. Впрочем, до моста было еще далеко.

Только я успела перевести дух, как сбоку, с соседней полосы донесся яростный скрип покрышек. Я обернулась – ожидая увидеть наряд дэпээсников, нагнавших нарушителя. Сам нарушитель на скрип не реагировал – и был прав: слева от нас темнела частная машина. В ожидании разрешающего сигнала ее водитель смотрел вперед.

Красный глаз светофора, преграждающий дорогу, все горел и горел. Я подумала: что-то тут не так – имея в виду все сразу: и само оптическое устройство, подающее световые сигналы; и водителя соседней машины – его темный медальный профиль походил на бронзовую голову фельдмаршала в хвостатом римском шлеме, чей памятник, закованный в рыцарские доспехи, едва угадывался в густом тумане по ту сторону Невы.

Разумеется, я не допускала мысли, что за рулем – фельдмаршал собственной персоной, но не могла не отметить сходства. Мой водитель обернулся, коротко мотнул подбородком и проронил сквозь зубы:

– Смотрите. Там.

Сказать по правде, я не поняла.

Видимо, расслышав в моем молчании ноту растерянности, он нажал на рычаг, опуская боковое стекло. Потянуло холодным воздухом – пустым, словно лишенным всех естественных характеристик: ни бензиновой вони, ни запаха реагентов, разъедающих подошвы и шины.

Он повторил так же коротко, хотя и не дословно:

– Слышите? Там.