Страх и наваждения

Низкий звук, напоминающий утробное рычание, стлался по Троицкой набережной – то на мгновение замирая, то вновь возникая в отдалении. Глядя туда, куда он указывал, я различила колонну грузовиков – серых, с крытыми высоко поднятыми бортами. Медленно, но неуклонно они ползли от площади Ленина, вдоль акватории Невы, одетой в серый гранит. Цепляясь за спинку переднего кресла, я ждала, что первый – головной – грузовик, походящий на грузное животное, свернет на Троицкий мост – следом, точно звери на водопой, потянутся остальные, такие же грузные и растянутые в длину, как тени, – а мы, дождавшись разрешающего сигнала (с этого перекрестка нет поворота налево), пристроимся им в хвост.

– Суки. – Мой водитель произнес ровно, без горячности. Я привстала. Сама не знаю – зачем. Быть может, мне хотелось увидеть его лицо. Со следами глухого, подавленного раздражения; или страха, напавшего на нас обоих.

Как бы не так! Черты его лица, полускрытые маской, исказила кривая усмешка. Больше не проронив ни слова, он выставил руку ладонью наружу: подал знак терпеливому соседу; и решительно крутанул руль.

Я услышала надсадный вой, похожий на сигнал «скорой помощи», когда везут тяжелого больного. Услышала и обернулась.

На перекрестке, который мы только что покинули, стояла одинокая черная машина. За медальным профилем водителя явственно вырисовывалась еще одна голова – непропорционально крупная, покрытая темной, вытянутой вверх шапочкой.

Вывернув шею, я смотрела сквозь заднее стекло; но как ни старалась, больше ничего не разглядела. Нашу машину тряхнуло на стыке трамвайных рельсов – в то же самое мгновение загадочный пассажир исчез. Промчавшись стрелой мимо крейсера «Аврора», замершего на вечном приколе, мы перемахнули на Выборгскую сторону и, оставив далеко позади и одинокую машину, и серую колонну грузовиков, полетели по Пироговской набережной к Литейному мосту.

– Готовятся. Ишь, понагнали, – мой водитель буркнул, не оборачиваясь.

– Кого? – Я попыталась сделать вид, что не понимаю.

По-видимому, он раскусил мою хитрую тактику. Резко затормозил, едва не впилившись в идущую наперерез машину, и бросил с усмешкой, через плечо:

– Вестимо, кого. Бдят.

Меня затошнило: от его насмешливых слов, отдающих древними, давно прошедшими временами; от его манеры вождения – агрессивной, грозящей опасными последствиями, самое малое из которых – опоздание на самолет. Справляясь с дурнотой, я крепко зажмурилась – словно дала себе задание окуклиться; уже всерьез жалея, что мне достался не какой-нибудь вульгарный говорун (любитель радио Ностальжи, сыплющий несмешными шуточками, принципиально отвергающий маски, приставшие разве что слабакам – я бы перетерпела), а этот, в высшей степени странный перевозчик, мало того что косноязычный, так еще и лихач.

Кое-как справившись с собой, я решила побольше молчать, поменьше спрашивать; глядеть куда-нибудь в сторону, положившись на наше вечное русское «авось».

Мой взгляд, скользнув по широкой невской глади, дотянулся до череды огней: размытые туманом, они походили на тусклую новогоднюю гирлянду, перекинутую с берега на берег. По Троицкому мосту в обоих направлениях – в сторону Петроградской и обратно – деловито, как ни в чем не бывало скользили автомобили. Получалось, что, нарушив правила, мы выгадали каких-нибудь минут десять, но их же и прогадали: транспортный поток, съезжающий с Литейного моста, оказался куда плотней.

– Боитесь опоздать?

Мне показалось, водитель расслышал мои мысли. Во всяком случае, он отставил обидные насмешки – и добавил грустно и серьезно:

– Не бойтесь. Проскочим. Бог не выдаст – свинья не съест.

Я хотела возразить: мол, в Петербурге свиньи не водятся, – но не стала его отвлекать.

Тем более в столь ответственный момент, когда, сбросив скорость, подавая машину влево, он настойчиво, чтобы не сказать нагло, поддавливает идущих параллельных курсом водителей; ищет того, кто дрогнет и позволит ему перестроиться в левую полосу – раньше, чем закончится бесконечный Литейный мост.

Следя за его опасными манипуляциями, я заметила пожилого дядьку в «семерке» – баклажанового цвета, с помятым боком и ободранной задней дверцей – и, словно заключая пари сама с собой, подумала: он. Ничуть не бывало. Пожилая, под стать хозяину, «семерка» проследовала с таким непреклонным видом, который пристал бы, по меньшей мере, «лексусу»; мелькнув наклейкой на заднем стекле: «Можем повторить».

Только я успела подумать про «лексус», как он тотчас же материализовался и, к моему изумлению, дал слабину. Мало того, что притормозил, так еще и посигналил двумя короткими вспышками: про – шу.

Мой водитель не заставил себя упрашивать. Встроился, будто так и надо, не моргнув задними огнями. Откровенно говоря, мне это не понравилось: «Что, черт возьми, этот парень о себе возомнил!» – я подумала в сердцах, окончательно и бесповоротно зачисляя его в приезжие, коим до петербуржцев как до неба, тяжело и влажно нависающего над городом: даже нам, урожденным ленинградцам, трудно порой дышать…