Страх и наваждения

Покойный профессор – единственный, кому он показывал рабочие тетради. Несмотря на это, он пожалел, что все не уничтожил, не снес на помойку. Сейчас – уже опасно. Разве только сжечь…

После недолгих размышлений он решил, что делать этого не следует. Обнаружив посторонний запах, соседи вызовут пожарных. Те поймут, откуда несет горелым; позвонят в полицию…

Все праздничные дни он провел взаперти. Не находя себе места, кружил по квартире. Круги, которые он нарезал, делались все ýже: точно преступника на место преступления его тянуло к письменному столу; словно стягивало прошлую и настоящую жизнь в одну точку. Как ни убеждал себя – как ни твердил, что тревога ложна, – никакие уговоры не спасали. Он чувствовал: что-то утрачено, притом безвозвратно.

Вчера, выходя из дома, прикинул: их не было почти что два месяца. Точнее говоря, полтора. Срок вполне достаточный, чтобы больше не прислушиваться, не приникать ухом к входной двери; не вздрагивать, покрываясь холодным липким потом от каждого звонка. Не чувствовать прилив счастья от того, что лестничная площадка отвечает бодрым голосом соседа, которому срочно, вынь да положь, понадобился шуруповерт или гаечный ключ «на шестнадцать»; не слышать ликующие, счастливые интонации в своем (обычно ровном, полном собственного достоинства) голосе – когда все, образующее твою единственную (и, черт побрал, цельную!) личность, распалось на отдельные составляющие: руки роются в ящике с инструментом; язык что-то балаболит; в то время как сердце, готовясь выскочить наружу, подкатывает к горлу; а там, в глубине сознания, – огоньком свечи, раздуваемой ветром страха, – пляшет жалкая ликующая мыслишка: не они.

Нечто похожее он испытывал много лет назад, когда, закончив курсы вождения, впервые выехал на дорогу – один, без инструктора: ноги – отдельно; руки – отдельно; голова не связана с телом, растерянным, дрожащим мелкой дрожью – как овечий хвост; в панике приходилось останавливаться, включать аварийку: пусть, кому надо, объезжают; будто не управляешь новенькой, только-только из салона, «семеркой», а тащишь на себе огромный панцирь. Как герой Кафки: вся разница, что у того панцирь хитиновый, а твой – железный, цвета баклажана…

Дождаться, когда свеча отпляшет и погаснет, а потом снова прислушиваться: что там за стеной, в соседней квартире. Воспользуются ли шуроповертом; или это – всего лишь повод, предлог, притом неуклюжий: проверить, где он, дома или на службе. Чужими руками, подослав к нему соседа. С которым он не настолько близок, чтобы рассчитывать на сочувствие, надеяться, что сосед ему подмигнет – подаст знак: дескать, будь начеку, не расслабляйся; тобой интересуются. И не надо объяснять – кто. Он и его сосед выросли в одной стране.

Они пришли 23 февраля. Без предварительного звонка.

Часов в девять, он уже успел поужинать, собирался включить новый сериал на ютубе, про каких-то «попаданцев» – сам он не фанат реконструкций: у актеров, занятых в российских многосерийках, пустые, бессмысленные глаза; молодые актрисы – макияж как из модного салона, кто их только гримирует? Казалось бы, тридцатые годы – не так уж и давно. По историческим меркам – мгновение; остались фотографии – подлинные, идентичные; на лицах людей отпечаток страшного времени: дайте себе труд всмотреться, и все становится понятным. Или не все?..

Сериал обсуждали на работе; кто-то из сослуживцев сказал: роскошный, затягивает буквально с первых кадров. Он поймал себя на том, что, глядя в экран, думает об этой нелепой истории, отравившей его существование, разделившей жизнь на «до» и «после». Описав круг, мысль вернулась позже, по окончании рабочего дня, когда выводил со стоянки машину (Audio A3; девиз: Не A3цай, что хочешь! – он не отрицал), и ему вдруг представилось, будто он не в собственном автомобиле; не сидит, вальяжно расположившись в кресле, а стоит в нелепой позе, враскоряку: одна нога здесь, в двадцать первом веке, другая – там…

Звонок застал его в кухне. Он стоял у раковины, мыл посуду – в первое мгновение, услышав, как что-то звякнуло, даже не понял. Подумал: вилка о тарелку. Позвонили снова, на этот раз настойчиво. Он направился к двери в полной уверенности: сосед. В изначальном смысле слова – не подосланный казачок, а самый обыкновенный: мужик из квартиры напротив, с которым они лет двадцать здороваются при встрече перебрасываются незначащими репликами: о погоде, о марках сигарет; это он сейчас говорит – незначащими: случалось, и о властях.