Страна мурров

Вот это поворот, изумился Эдам и, откинувшись на спинку стула, воззрился на раскрасневшуюся девушку возле своего стола. Блестящие светлые локоны рассыпались по красивым плечам, синие глаза сияют… Взгляд невольно скользнул по изящным изгибам фигуры под форменным платьем, по узкой талии, перехваченной накрахмаленным белым передником.

— И как она намерена распорядиться секретными сведениями? Неужели продать? Я угадал? — Фелиси не отвечала и стояла, потупившись. — Всё это довольно безнравственно!

Ещё час назад Фелиси и сама была убеждена в этом. Но сейчас, в двух шагах от цели, когда она была так взвинчена и все её чувства резко обострились, Фелиси сразу уловила, что её обожаемый доктор расставляет ловушку: надеется выторговать себе побольше, или, лишь слегка надавив на неё, сыграв на чувстве вины, получить всё даром, лишить её ночи любви. Обман, везде обман…

— Вам так не кажется, книсса? — настаивал доктор.

Думай только о себе, шепнула на ухо многоопытная Гриватта. Когда есть возможность, почему бы ею не воспользоваться? Тебе не кажется.

— Мне не кажется, — сказала Фелиси.

Наступил переломный момент, предстояло выдвинуть свои требования. Только бы хватило смелости. Она смотрела на неотразимого, респектабельного, недосягаемого, развалившегося на стуле в непринуждённой позе доктора Эдама Рица, и у неё подкашивались ноги при одной только мысли, что он прикоснётся своими длинными холёными пальцами к её обнажённой коже, лаская, а не так, как на осмотрах — равнодушно прикладывая стетоскоп к её высокой груди и пытаясь что-то услышать сквозь одежду. Это случится, стучало в голове, должно случиться… не может не произойти…

— Как вы думаете, доктор… стоит ли моей подруге рассчитывать на его появление… у себя… чтобы раскрыть ему при свете звёзд тот невероятный, восхитительный секрет?

Итак, условия капитуляции оглашены. Эдама охватила неуправляемая, ни с чем не сравнимая злоба. Пришла со шваброй, со своей смешной любовью, и, если ей действительно известно что-то важное, цепко взяла его за горло. Похоже, все в этом доме считают возможным обращаться с ним, как… как с отребьем…

— Ну, допустим, ему плевать на её секреты! — с перекошенным лицом, прорычал он, борясь с желанием запустить в неё чем-нибудь. — Что тогда эта шантажистка будет делать? По-прежнему умирать от любви?!

Побледневшая Фелиси вытянулась в струну.

— Да уж не сомневайтесь, — отчеканила она с мрачным блеском в глазах. — Она лучше умрёт, чем выдаст свой секрет задаром!

Эдам успокоился, провёл рукой по идеально приглаженным волосам, поправил воротник рубашки и проронил:

— Вон отсюда. Швабру не забудь.

Но она забыла и, попятившись, в слезах выскочила из кабинета.

…На следующий день Фелиси изображала из себя Гриватту: ходила с неприступным видом и, случайно встретив доктора Рица, не заметила. Она написала на листке два слова, тайком доставала листок и смотрела на него, глотая слёзы. Два слова, всего два. Но они придавали ей сил.

От мрачных мыслей немного отвлёк Гонзарик. Однажды Фелиси набросала карандашом его портрет да ещё рассказала о своём ненормальном глазомере. С тех пор она стала для этого ребёнка кем-то вроде небожительницы. Он даже подарил ей блокнот, помещавшийся в кармане рабочего фартука. Встретив её сегодня в зимнем саду, где она поливала цветы, он радостно закричал:

— Лиси, привет! Ты что-нибудь нарисовала? Покажи! Ну, пожалуйста!

— Нет, Гонзарик, у меня снова пусто.

Мальчик расстроился.

— Почему?! Может, ты станешь великой художницей!

— Не могу себя заставить взять в руки карандаш… Всё время с тряпками… Наработаюсь за день, спину ломит, пальцы дрожат…

— Но ведь твой талант — самое главное, что у тебя есть, самое-самое нужное! Он отличает тебя от других!

Такой славный, чуткий… Фелиси растрогалась. Они поболтали, потом Гонзарик убежал, а Фелиси, сидя под пальмой на каменной скамье, почувствовала себя успокоенной и даже вдохновлённой. В самом деле, почему бы не начать серьёзно заниматься? Писать картины — это так прекрасно, она всегда об этом мечтала… Взгляд упал на оттопыренный кармашек фартука, она сунула туда руку, достала листок.

Он придёт.

И, казалось бы, уже схлынувшее, страдание вновь накрыло её, как волна.

2

Раз придёт, надо быть готовой. Благоухающая, в дорогом белье, при искусном, почти не заметном макияже, Фелиси третью ночь сидела на табурете со свечкой, чтобы не заснуть и не пропустить заветный стук в дверь. Она изнывала от надежды и горьких мыслей. Её положение казалось ей ужасно несправедливым. За что такие муки? Что в ней не так? Почему бы ему не полюбить её? Ведь любят же других, Гриватту, например… с ума по ним сходят… Фелиси гнала от себя мысли об обожавшем её Кантике. Сердце трепетало, и душа тянулась только к нему — длинноногому, надменному, блестящему господину, у которого даже нет уменьшительной формы имени. Все самые нежные слова и взгляды, самые соблазнительные позы приготовлены для него одного.