Страна Оз за железным занавесом

Отражая перемены в манере Волкова, иллюстрации Владимирского с каждым новым томом становятся проще и уже не так завораживают. Исключение составляет лишь образ великанши Арахны в пятой книге «Желтый туман». У нее крупные сильные черты, смуглая кожа и длинные черные волосы, часть из которых завязана в узел на макушке, что придает ей весьма свирепый вид. В первой книге-продолжении Элли появляется в красном клетчатом платье, но в третью возвращается в красном платье в горошек, в котором была в первой книге. В остальном она мало меняется, и ее младшая сестра Энни в последних трех повестях очень на нее похожа – вплоть до одежды и прически, только платье у нее коричневое, а жилет красный. Владимирский изображает кузена Энни Альфреда Каннинга и Тима О’Келли, ее друга, аккуратными светловолосыми мальчиками без каких-либо индивидуальных черт. Даже пришельцы из космоса в последней книге выглядят просто как люди в осовремененных, более облегающих версиях крестьянских костюмов. В целом рисунки в последней книге лишены очарования и не отличаются внимательной проработкой деталей, характерной для более ранних книг. Возможно, это объясняется тем, что книга была опубликована уже после смерти Волкова, работа над ней не сопровождалась обсуждениями с автором и не требовала последующей доработки.

Волшебная страна на радио, телевидении, в театре и кино

Сознавая, что история о Волшебнике Изумрудного города может заинтересовать не только издателей и таким образом принести дополнительный доход, Волков искал различные возможности ее продвижения на рынке. В пору первых лет непризнания и отсрочек, предшествовавших публикации в 1939 году, Волков пытался привлечь внимание кукольных театров к пьесе по своей сказке. Он даже обратился к основателю Государственного центрального театра кукол, легендарному и весьма влиятельному Сергею Образцову, который с целью популяризации искусства кукольного театра совершал многочисленные турне и посетил более трехсот пятидесяти городов в Советском Союзе и девяносто – за рубежом. В марте 1939 года Волков записал в дневнике, что Образцов по ряду причин отверг пьесу. Знаменитый режиссер посчитал Гудвина «сволочью», поскольку тот обманул Элли и ее друзей, а Трусливого Льва воспринял как империалиста, так как тот «добивается царства». Образцов полагал, что в пьесе «должна быть борьба с какими-то враждебными силами, которые занесли Элли в страну Гудвина», и отмечал, что все действие «основано на случайностях» (Петровский 2006, 392). Казалось – куда бы Волков ни обратился в эти годы, он всюду встречал отказ. Другой критик, Е. В. Сперанский, отметил, что «герои эти сами по себе очень хороши и всем нравятся», но предложил ставить с ними «новую пьесу по другой фабуле» (Петровский 2006, 392). Первая попытка привлечь внимание кинематографистов также провалилась, поскольку и там редакторы сочли, что сюжет «очень труден для постановки» (Петровский 2006, 392). В итоге Волков учел все эти замечания при работе над рукописью, и это помогло ему приблизить книгу к требованиям советской культуры.

Пока Волков пытался добиться публикации второй, переработанной версии своей сказки, появилась возможность представить обновленный вариант пьесы на иных площадках: надо было лишь соответствующим образом ее подправить, чтобы получить одобрение цензоров, которые иногда давали такие разрешения – в годы войны или для постановок в небольших провинциальных театрах. Для этого нужно было показать, что текст подчеркивает советские ценности и может быть использован в качестве пропаганды, направленной против антисоветской идеологии. Таким образом, переработанная в 1940 году версия пьесы Волкова для кукольного театра путешествовала по городам Советского Союза, а позднее была поставлена на радио и стала доступна еще большей аудитории.

К середине 1940‐х Волков понял, что «американский характер» пьесы и тот факт, что Элли мечтает вернуться в Соединенные Штаты, вызывает недовольство цензуры (Галкина 2006, 150). Это, несомненно, было связано с возрастающей после Второй мировой войны антипатией Сталина к Западу, но, возможно, и некоторые читатели воспринимали сказку Волкова как завуалированный намек на советское общество. Марк Захаров, известный режиссер и сценарист, готовя театральный спектакль, писал Волкову: «Я теперь понимаю, почему „Волшебника“ так долго запрещали: ведь Гудвин очень похож на Иосифа Виссарионовича – он также прятался от народа» (Галкина 2006, 183). В период послесталинской оттепели даже самые невинные произведения часто прочитывали как критику мрачнейших периодов советской истории, в таком случае факт запрета на публикацию или постановку приобретал больший смысл.