Поздравляю тебя с выходом в свет первенца, я знаю, как это радостно. В сказке этой налицо все элементы того общечеловеческого, что пленяет детские души… Короче, сказка талантлива – хорошо, что она наконец-то появилась (Галкина 2006, 113–114).
Отношение к переводу и адаптации значительно отличается в разных странах и часто меняется со временем. Сотни лет Россия использовала иностранную литературу для домашнего употребления, часто заявляя собственные авторские права на переработанное произведение. В Советском Союзе обращение Волкова с текстом Баума не воспринималось как нечто странное или необычное. А у американской аудитории даже беглое сравнение «Удивительного волшебника страны Оз» и «Волшебника Изумрудного города» немедленно вызывает серьезные вопросы:
Те, кто не занимается переводом профессионально, часто представляют его как простую замену слов одного языка словами другого, но едва ли это на самом деле столь просто и прямолинейно. Эквивалентности смыслов не существует: даже синонимы внутри одного языка имеют едва различимые вариации в значении. Более того, у разных языков разный синтаксис, структура, порядок слов, словарный запас и идиоматические выражения. Чуковский указывал, что в литературном переводе дословная копия оригинального текста не способна передать различия в синтаксисе и стилистике, существующие между языком оригинала и языком перевода, и утверждал, что невозможно поставить знак равенства между словами двух языков (Высокое искусство. Гл. 3. 1984, 54). Перевод художественной прозы даже по своему определению предполагает переписывание текста для другой читательской аудитории, обладающей иным лингвистическим и культурным опытом. Умберто Эко утверждает, что «перевод связан не только с лингвистической компетентностью, но и с интертекстуальными, психологическими и нарративными компетенциями», и таким образом – «Перевод – это всегда сдвиг, не между двумя языками, а между двумя культурами» (Eco 2001, 13, 17). Задача сохранить в переводе суть иной культуры решалась разными способами.
Некоторые переводчики считают, что достаточно оставаться верными содержанию, но при этом позволяют себе вольное обращение с формой и стилем переводимого текста. В таком случае сюжет и фабула не меняются, переписывается только форма их выражения. Одни из основателей переводоведения как международной дисциплины Андре Лефевр и Сьюзан Басснетт определяют перевод как вид «переписывания» (1990, 10). Басснетт объясняет: «как произведения всегда претерпевают изменения в процессе рассказывания, так и перевод всегда изменяет оригинальный текст, на котором основывается. В переводе невозможно точное сходство, потому что, по мере того как текст переходит из одного языка в другой, он декодируется и снова кодируется, расчленяется и собирается заново, видоизменяется и переделывается в новый оригинал, который должен быть прочитан заново» (Bassnett 2014, 165). Это означает, что перевод художественной прозы неизбежно будет отличаться от изначального текста, но все-таки в англо-американской традиции часто оценивают перевод по тому, насколько точно он соответствует оригиналу, – Лоуренс Венути писал об «иллюзии прозрачности», – а также по тому, читается ли он настолько же легко, как исходный текст на языке оригинала. Венути называет это моделью «доместикации», но сам склоняется к «форенизации», которая требует оставлять в переводе живые маркеры оригинала, чтобы дать читателям представление о языке источника и таким образом расширить их культурные горизонты (Venuti 1995, 19–20). Венути объясняет, что модели форенизации отдавали предпочтение в германской культуре в эпохи классицизма и романтизма, она же была возрождена французскими постструктуралистами, в то время как доместикация преобладает в англо-американской культуре. Очевидно, что Волков следовал традиции форенизации. Но какова была его мотивация? Венути утверждает, что