Странная женщина

Я смотрела, как Толик стукает телефоном об пол, и ни о чем не думала. Мне просто нравилось на него смотреть. И еще мне нравилось смотреть на Серёжку. Как он толкает себе бумагу в рот, выплевывает её и смеётся.

А потом он пополз к кровати, уцепился за спинку и встал. Постоял немного, разжал ручки, покачнулся и вдруг сделал один шаг ко мне. Я замерла, чтобы не напугать его, и протянула к нему руки. И тогда он шагнул ещё. А я не могла даже с места сдвинуться и только смотрела на него. Он опять покачнулся и сделал ещё один шаг.

И тогда я сказала:

– Иди ко мне. Иди к маме.

Ирина Горюнова Капричос

У неё тогда опять прорезалось чувство обделённости: а как же я, как буду писать свои буковки, нанизывая их, словно бусины, чтобы составить текст-бусы, ювелирный шедевр, если проклятый разум диктует свои условия, финансовый вопрос жгучий, не даёт покоя ни днём, ни в полночный час. Когда другие собратья по перу рьяно пьют vodka, услаждают свои тела чувственными удовольствиями разнообразного характера, она читает денежные мандалы, воскуривает свечи и благовония, формирует намерения состоятельности, да всё без толку, эрогенная зона мозга, заточенная на money forever, не отзывалась с должной похотливостью, она лишь возбуждала (сволочь), но оргазм отсутствовал. Разделительная полоса между ней и достатком не желала сокращаться, несмотря на магические пассы. И её траблы не обнулялись, сколько она ни билась рыбой о стены своего аквариума. «Сны разума рождают чудовищ», – сказал Гойя, как он был прав, этот безумный художник! Сон, её безденежный сон не прекращался.

Она просачивалась на одну-другую-третью работку, знакомилась, подсовывала буковки мэтрам, но, увы, количество затраченных усилий оставалось не сравнимым с результатом.

Изредка пролетавшие мотыльками молодые люди на homo capiense не тянули по определению. Ненаигранности в них было только либидо, остальное подвергалось сомнению из-за излишней театральности жестов, слов, обещаний… Прошлые благоневерные рассосались сами собой за ненадобностью при несоответствии поставленных целей: требовали ласки и домашнего очага в обмен на своё присутствие в её жизни, что совершенно не устраивало. К тому же они не страдали чистоплотностью, предпочитали отвисшие на коленях треники и носили сменяемые раз в неделю трусы. Аборигены литературных тусовок, киношных мероприятий, менеджеры среднего звена походили друг на друга подобно однояйцевым близнецам.

Она перестала замечать их окольцованные лапки, помеченные штампами в кожуре паспортов, не обращала внимания на их явный интерес, отстранённо наблюдая жующие, глотающие, чавкающие рефлексы их жвал. Они смачно пожирали друг друга, чувствуя конкурентов, и не трогали её, пожалуй, лишь потому, что она была слишком незаметной, серенькой добычкой, не стоящей особого внимания.

Она понимала: рожать детей в этом безумном-безумном-безумном мире она не намерена. К чему плодить их на страдания и смерть? Негуманно. Хотя в глубине души признавала, что главной причиной являлось её эго: детёнышу нужна любовь и забота, тогда её буковки отойдут в сторону, заплесневеют и почиют вечным сном, а это самый большой грех перед матушкой-природой, давшей ей такой неуёмный талант.

«Это все сны разума, – повторяла она себе. – Стоит проснуться, как тут же всё изменится, карма очистится, искомая гармония духовного и материального совместится в единую точку на плоскости, что и требовалось доказать».

Но сон оказался упрямым затяжным кошмаром, не желающим рассеиваться в туманном утре при крике оголтелого петуха. Она прошла сквозь тысячи дежавю пробуждения, включая ашрамы Индии и Тибета, но ни одна мантра не сработала должным образом, несмотря на усердие и растущую/убывающую луну.

Счастливое детство с Па и Ма не давало повода усомниться в том, что будущему так же подобает показать и свою светлую сторону, причём это отнюдь не должна быть лишенная загара Ж… Тем не менее садо-мазо активно просачивалось в её жизнь окольными путями и намеками скорее духовного толка. Оно выкручивало руки, связывало, подвешивало, било плетью, ухмылялось, изображая пси-доминирование над жалкой человечьей плотью. Оно беззубо щерилось бомжеватой хмельной улыбкой, засаживало скрюченные пальцы под дых и наслаждалось действом, режиссируя дальнейшие сцены телесериала «Капричос» для одного актера. Моноспектакль на второстепенной сцене зачуханного театра. И она, она видела лишь тени и архетипы в занебесном, заадовым хоре, ликующим очередной сценой посредственной пиески.

Мучимая вопросами бытия, страдающая, она мысленно примеривала на себя оранжевый жилет гастарбайтера, лелея иные мыслеформы, разлетающиеся вдребезги от какофонии собственного симфонического оркестра.

Разлагая ощущения на пазлы, она боится сойти с ума, чтобы не оказаться в скорбном доме раньше положенного срока. Со стороны, конечно, любо глянуть, но почувствовать на своей черепной коробке принадлежности для лоботомии – увольте.