Странники у костра

Про себя Ваня решил: попадет он обучаться, не попадет — для отца и деревни все равно попадет. С тем и уехал — и не поступил. Не поступил он и еще через год, да, наверное, и нынче не поступит — вечерами одолевает Ваню сонливость над раскрытой книгой — весь ум ушел за день в руки.

— Савельев, подъем! Голодным останешься! — кричит Дроков. Все уже за столом, Прасковья Тихоновна и Лида ходят тихонько, бережно, как по стеклу, — в руках полнехонькие алюминиевые миски — впору примять. Едят помногу, но быстро: до сто второго пикета не ближний свет, восемь верст, особо не засидишься, пора, седьмой час — добрые люди давно уже начали. По две миски отменного макаронного супа — какие-то коренья добавляет в него Прасковья Тихоновна, по две же миски гречневой каши с тушенкой, стакан компоту (ребята обедать не ходят) — все. Ваня вскидывает на плечо десятилитровую фляжку с водой — айда в путь! Перекура никакого — кому надо, покурит по дороге: добро хоть идти под гору и приятность от курева не пропадет.

Сто второй пикет — пузатая, полувысохшая сосна с широким затесом, на котором краской проставлена цифра — отметка проектировщиков трассы. Упершись в нее, просека кончается, но сквозь сосняк просвечивает другая, поперечная, к которой и должна выйти бригада Дрокова. У пикета треугольной подъемной рамой целится в небо трубоукладчик, раздобытый Анатолием Тимофеевичем взамен дефицитного трелевочного трактора, сваленные и освобожденные от ветвей сосны уложены буртами-горками на леспромхозовский манер, в оградки из четырех кольев.

Дроков проходит в сосняк, мерит перемычку до поперечной просеки — пятьдесят шагов, значит, где-то около тридцати метров, пересчитывает сосны, выбирает нулевую, от нее пилить, и возвращается к ребятам.

— Можем закончить сегодня. — Дрокову еще очень хочется распорядиться, дать команду, расставить по местам, проинструктировать — пусть не забывают, что бригадир он, но каждое утро приходится пересиливать себя, потому что, поддайся он приятному командирскому зуду, не жалеючи обсмеют — все давно и превосходно знают свое место и свою обязанность. Верно, нынче с ними новенький, и можно хоть немного отвести душу:

— Захаров! Топор возьмешь у Потапова и встанешь рядом с Климко. Он объяснит и покажет. Климко! Только без шуток. А то дважды два покалечится.

— Леня, благодарю за доверие, — Олег растроганно мигает. — Ты бригадир-психолог. Если бы Серегу учил Геночка, он отрубил бы ему голову. Клянусь! А я воспитаю настоящего сучкоруба. Ювелира, виртуоза, фокусника. Открою все секреты. А Геночка завистлив и ревнив.

— Не отрублю, так отверну, — тихонько бурчит Геночка.

— Кончай барахлить! — Дроков достает из сумки каску, надевает ее поверх тюбетейки, сухое, жесткое лицо полно значительности и важности — этакий крепкий, серьезный мужичок, сознательный пожарник, не спит, не ест, а только службу несет.

Миша Потапов заводит пускач, из кабины подает топоры Сереге, Олегу, Геночке, а Дрокову и Ване Савельеву бензопилы «Дружба».

— Каску надень, — каждое утро приказывает Дроков Ване.

— Не. Я от нее глохну, — каждое утро отказывается тот.

— Мне в тюрьму еще рано, надень.

— Вот ведь какой ты, Дроков! Ладно. — Ваня напяливает каску, но потом обязательно снимет ее и будет работать простоволосым.

Они направляются к нулевой сосне, и синим, радужным блеском поигрывают полотна пил на их плечах.

— Все, Серега. Дружба дружбой, а топоры врозь. — Олег подходит к вчерашней, еще не очищенной сосне. — Запоминай! Во-первых, никогда не садись на сосну верхом. Можешь остаться без наследников. Во-вторых, не маши топором что есть силы, ветки бывают толстые и тонкие — соразмеряй. Иначе выдохнешься. И в-третьих, берегись сухих серых сучков. Они любят отскакивать и попадать, допустим, в лоб. Хуже, когда в глаз. Инструктаж закончен, расписаться нечем. Начали! Да повдоль, повдоль! Начинай от комля. Против шерсти только в армянских анекдотах бывает.

Глухой, сытый стрекот — Ваня и Дроков делают первые зарезы. Сосна поначалу не чувствует пилы: тот же неслышный ветер перебирает ветви, тот же спокойный, смуглый румянец на теле, но полотно все жаднее и жаднее вгрызается в ствол, все сильнее хлещет желтая струя опилок, сосна испуганно, тревожно дрожит, пытается вытолкнуть пилу, не пустить дальше, давя на полотно сильно и резко, всем телом, — тогда Ваня или Дроков одной рукой похлопывают ее, подталкивают, как бы уговаривая: «Ну, чего ты, чего ты, дурочка. Не бойся, хуже не будет. Давай, давай. Что же сделаешь?» И сосна с короткими скрипучими всхлипами клонится, клонится: «Кр-р-ш-ш-ух» — из последних сил отталкивается уцелевшими лапами от земля раз, другой и смиряется. Ваня и Дроков в последний миг перед падением отскакивают, хоронятся за стволы — напоследок так может вывернуться, так влепить за погибель — не поднимешься. А теперь долой пот со лба, пройтись вдоль поверженной, довольно гмыкнуть: «Зря артачилась, голубушка. Совсем зря. Силы в тебе — слава богу, да толку что?» — и приняться за новую.

Олег кричит: