Странный мир. Истории о небывалом

К полудню выглянуло солнце и живо съело непрочный ноябрьский снег. Настроение стало радостным, словно не ноябрь, а апрель на дворе. Вот только день ноябрьский короток не по-весеннему, чтобы успеть взять от него все.

Пока Юля мылась сама и намывала Леньку, Стас привел в порядок свой дом и разобрался с обедом, припомнив давние умения. Первый раз со времен обвала не просто сварганил что-то съедобное, а изготовил настоящий обед из трех блюд. С утра в печке томились щи со снетком, те, что в некрасовской поэме поминаются (анклаву, на счастье, досталось озеро, где эта рыбка водилась). Пюре Стас взбил до состояния июньского облака, для Лени наварил компота из подмороженной дички и шиповника, не пожалев туда меда, а для себя и Юли достал из подпола бутылку сидра, который только-только успел просветлеть и отстояться. Кальвадос Стас не гнал, а сидр у него был, о чем Ванька не знал.

Завтра такого благолепия уже не будет, завтра начнется работа. Ходок должен ездить в город и обратно, осуществляя, как говорится, смычку города с деревней, или, попросту, поддерживая тонкую нить жизни, без которой худо станет всем. Хотя, кажется, куда уж хуже.

Изготовив все, не выдержал и пошел к бане. Юлю с Ленькой встретил на полпути. Оба разрумяненные, чистые. Леня в пальтишке на вырост, в шароварах, в ботинках с калошками, какие только в воспоминаниях бабушек встречаются и в самых глухих деревнях, где дороги по осени превращаются в разливы грязи. Сейчас, когда не стало бездельно разъезжающих тракторов, поубавилось и грязи, а калоши остались.

На улице всего лишь прохладно, морозы начнутся хорошо если через месяц, но поверх пальтишка повязан шарф, из-под зимней шапки белеет краешек платка, какие непременно повязывают малышам после бани.

А Юля… Очень хотелось подойти и поцеловать ее.

Бывают женские лица удивительно правильные, хоть на картину Тинторетто. Но стоит представить, что целуешься с подобной красавицей, – бр-р!.. – нет уж, пусть она сияет на холсте итальянского живописца и никогда не попадается в жизни. Встречаются лица – они называются сексапильными, – на которых навеки застыло выражение трогательной беззащитности. У неразборчивого мужчины подобная девушка вызывает острейшее желание немедленно затащить ее в постель. Но целоваться с такими – пустая трата времени. В койку – и все тут! Только если действительно любишь, поцелуй оказывается самодовлеющим, хочется благоговейно прикоснуться к губам любимой. А красота… Юленька была прекрасна.

Надо же такое придумать: на глазах всей деревни целовать женщину, ведущую из бани малолетнего сына!

Стас, с трудом подавив искушение, подхватил на руки Леньку, и они пошли к домам очень благопристойно, но не так, как хотелось бы.

– Обедаем у меня, – произнес Стас заготовленную фразу.

– Конечно. Только банное брошу, а ты, пока не стемнело, глянешь, как я обустроилась.

Как могла Юля обустроиться в чужом доме? Только прибраться, намыть все хорошенько. А еще на комоде, отодвинув выцветшие, едва ли не довоенные портреты Груниной родни, появилась новая, хотя и малость помятая фотография. Непросто было сберечь ее за три года скитаний, а таки выжила фотка и заняла почетное место в обретенном доме. На снимке Юля и высокий парень стоят обнявшись и смеются, глядя на невидимого фотографа. И лицо у Юли такое счастливое, о каком Стас мог только мечтать.

– Это кто?

– Леня. Муж. Мы здесь за неделю до свадьбы.

Вот, значит, как. Муж. А чего хотел? Ведь понимать должен, что раз у Юли есть сын, то и муж тоже… был. А он, оказывается, и сейчас есть, вот на этой фотографии, а заодно и в сердце. А к Стасу в сердце только благодарность, что спас ее и сына от голодной смерти. Леня, получается, Леонид Леонидович, в честь папы назван.

Смешно и глупо ревновать к фотографии. Никогда этот Леонид не доберется сюда, обратится в мешок без костей. И все-таки он уже здесь, смотрит с карточки, обнимает Юлю, и лицо у Юли счастливое.

Обед прошел замечательно, только бутылка сидра осталась нераспечатанной, все трое целомудренно пили компот.

Под конец Стаса отпустило настолько, что он смог спросить без желчи, а как бы между прочим:

– Что ж он за тобой не приехал, когда все началось? Первые недели полторы поезда еще ходили нормально. То есть не совсем нормально, но мужчина мог доехать.

– Он в плавании был, – тихо ответила Юля. – На сейнере в Южной Атлантике. Оттуда так просто не доберешься. Пока телефоны не сели, он звонил по спутниковой связи, говорил, что обязательно приедет. Потом связь кончилась, и я даже не знаю, доплыли они до Петербурга или сгинули на полпути. Он меня потому в санаторий и отправил, что ему в плавание уходить надо было. Мои родители в самый первый день позвонили, сказали, что приедут за мной на машине. Никто ж не знал, что за городом творится. Знали только, что на дорогах ужасные пробки. А что там убивает, еще неизвестно было. Папа сказал, что проедет в объезд по каким-то проселкам. Последний раз мама звонила, сказала, что они выехали…

Стас слушал, закусив губу. Потом спросил: