Странный мир. Истории о небывалом

Спокойней маме не стало. Она уволилась с работы, продала квартиру и уехала вместе с сыном в маленький районный городок, где никто ее не знал и даже подозревать не мог об опасных особенностях мальчика. Леню приняли в первый класс самой обычной школы. Медосмотр он прошел без затруднений, как раз в это время у него начали выпадать молочные зубы, и никто не обратил внимания на щербатый рот.

Трудно вписаться в коллектив домашнему ребенку, дня не ходившему в дошкольное учреждение. Шум, гам, толкотня, а Леник привык к спокойствию и размеренной жизни. Никогда ему не приходилось играть и тем более враждовать со сверстниками. Мама испытывала такой ужас при мысли, что Леня может с кем-то подраться, что отсвет этого ужаса осенял и Леню. Не только злые мальчишеские драки, но даже обычная возня, выяснение, кто кого сборет, казались ему невозможными.

Такая особенность не могла пройти мимо внимания драчливых провинциальных мальчишек. Леню начали не бить, – какой интерес бить того, кто даже сдачи дать не способен? – а поколачивать, просто так, для порядка.

Леня стоически терпел пинки, толчки и подножки. До зуботычин дело, по счастью, не доходило. По счастью для обидчиков: реакция у Лени была нечеловеческая, и зубы могли быть пущены в ход совершенно неосознанно. Внешне выросшие постоянные зубы ничем не выделялись, так что до поры никто не подозревал о силе этих зубов.

Учился Леня хорошо, а по меркам провинциальной школы так даже отлично. И эта, казалось бы, невинная особенность принесла ему первые серьезные неприятности. Колька Пинтюхов, двоечник и задира, по два года сидевший едва ли не в каждом классе, наложил лапу на хорошиста Леню, требуя, чтобы тот делал за него уроки, писал контрольные и вообще всячески облегчал великовозрастному обормоту школьное существование. В обмен не предлагалось ни дружбы, ни приятельства: Колька полагал, что достаточно угрозы кулачной расправы, ибо кулак у него был велик и по-взрослому волосат. Оказалось, что недостаточно. Домашку Леня давал списывать безропотно, во время диктантов писал, изогнувшись крендебобелем, чтобы Кольке было удобнее подглядывать в его тетрадь, но в тот раз случилась самостоялка по математике, для которой педагогесса по кличке Алгебра не поленилась составить несколько вариантов, так что каждый получил свой листок с заданием. Кольке пришлось сдавать пустую тетрадку, и это привело его в бешенство.

Во время перемены, когда Леня мирно сидел на подоконнике, к нему вразвалку приблизился Колька.

– Я те чо говорил?

– Ну, говорил…

– А ты чо сделал?

– Я свой вариант еле успел решить, – пояснил Леник.

– Меня твой вариант не колышет. Мне не сделал – получи по мордасам.

Ударил Колька хлестко, без размаха. Бил не в зубы, а в глаз, но и это не слишком его выручило. Леник успел увернуться, и Колькин кулак со всей дури въехал в оконное стекло. С громким звоном посыпались осколки – звук, на который всякий педагог реагирует самым решительным образом. Большой кусок стекла мазанул Кольке по запястью, и, хотя вены остались целы, кровь хлынула обильно.

– Ты чо наделал?!. – заорал Колька, с ужасом глядя на окровавленную кисть.

С пальцев часто капало, на пол и подоконник натекли красные лужицы. Леня, перемазавшись в крови, спрыгнул с подоконника.

– Не я же тебя бил. Ты сам ударил…

Подбежала дежурная учительница. Не слушая ничьих объяснений, ухватила Кольку за рукав, потащила в медицинский кабинет перевязывать.

Леник растерянно глянул на ладонь, вымазанную в крови, рефлекторно лизнул, как слизывал собственную кровь, если случалось пораниться. Своя кровь не вызывала у него никаких особенных чувств, а вот Колькина кровь, сладковатая и одновременно соленая, оказалась непредставимо вкусной. Прямо хоть становись на четвереньки и слизывай с пола красные разводы.

Перевязанного Кольку увезли в больницу. Объяснений его никто не слушал: и без того ясно, кто виноват и в раскоканном стекле, и в пораненном запястье. Не спрашивали объяснений и у Лени. А вот самому Леониду было тяжко. Притягательный вкус чужой крови преследовал его ежеминутно.

Маме Леня ничего не сказал, и она единственная жила эти дни спокойно.

В больнице Кольке наложили швы и в тот же день выписали домой. Пользуясь немощным положением, Колька две недели мотал школу, да и потом, пока не сняли последний шов, на уроках ничего не писал, лишь нянькал больную руку.

В классе Леня пересел на другую парту, чтобы не сидеть рядом со съедобным недругом. Увидав такое, Колька презрительно искривил губы и процедил:

– Все, гаденыш, тебе не жить. Можешь сразу выбирать место на кладбище.

Леня не вслушивался в слова. Он вспоминал дивный вкус дурака Кольки. С неожиданной ясностью он осознал: если Колька нападет на него, он немедленно вонзит в него зубы, и это будет чудесно.

«Драться, кусаться, царапаться» – в этой полупрезрительной триаде, описывающей бестолковую ребяческую драку, для Леонида стал важен второй пункт. Драться ему по-прежнему не хотелось, а вот кусаться – очень.

Должно быть, Колька почуял что-то шакальим чутьем, потому что, ничего не добавив к своей угрозе, быстро ушел.