Творчество Пугачевой всегда основывалось на этих эстрадных принципах, тематика ее песен балансировала между популярными шлягерами и народными, а порой цыганскими мотивами; ее выступления всегда включали элемент декламации и пантомимы. Для ее творчества также характерно гармоничное сочетание высокой и массовой культур – она одной из первых исполнила песни на стихи Шекспира, Цветаевой, Мандельштама и Пастернака. И хотя советская эстрада того времени являлась мощным пропагандистским инструментом, Пугачева полагалась на свой шутовской взбалмошный сценический имидж, избегая идеологически направленных песен в своем репертуаре, что само по себе было политической позицией. Некоторые из ее песен скрывали между строк неблагонадежные идеи. Например, одна из ее знаменитых шутовских песен, впервые исполненная в 1976 году, «Все могут короли» (музыка Б. Н. Рычкова, слова Л. П. Дербенева) могла быть интерпретирована как насмешка над власть имущими, чья влиятельная роль в обществе не приносит личного счастья. Песня повествует об истории любви короля Луи II к прелестной пастушке, на которой монарх задумал жениться. Социальное неравенство и нужды королевства заставляют короля жениться на уродке, в жилах которой течет благородная, а не пастушья кровь. Пугачева исполняла одновременно множество ролей: короля, пастушки, напыщенных придворных, уродливой хромоногой невесты и смеющейся толпы. Ее культовый балахон мгновенно превращался из королевской мантии в бедную одежду пастушки. Высмеивая иллюзорность власти, Пугачева надевала на неуправляемые рыжие кудри корону из собственной руки и, задорно хохоча и подпрыгивая, пела:
[Пугачева 1977].
Припев серьезно беспокоил цензуру, и Пугачевой несколько раз настоятельно рекомендовали не исполнять песню на официальных концертах для советских чиновников [Беляков 1997:190]. Однако бунтарский дух певицы был легендарен и неукротим, и, игнорируя все инструкции, она все-таки спела «Все могут короли» на концерте ко Дню советской милиции, когда в зале находились представители Министерства внутренних дел. Более того, исполняя припев, певица указала пальцем на сидящих в первом ряду министра внутренних дел СССР Н. А. Щелокова и его первого заместителя Ю. М. Чурбанова, зятя Генерального секретаря КПСС Л. И. Брежнева. Явное нарушение общественных табу было разыграно Пугачевой как шутка – ведь она пела о влюбленном французском короле, не имеющем ничего общего с советской милицией и МВД. Советские СМИ были вынуждены молчать о политически некорректном поведении певицы, но слухи о комическом бунте быстро распространились среди поклонников Пугачевой, лишь способствуя ее популярности и всенародной любви. Ненаказуемость поведения звезды-шутихи объясняется словами Бахтина о том, что права «дурацкого колпака» были священны и неприкосновенны. Бахтин пишет о шутах Средневековья и эпохи Возрождения, смех которых был «абсолютно неофициален, но тем не менее узаконен»; нечто подобное произошло и со статусом Пугачевой как первой звезды-шутихи тоталитарного государства [Бахтин 1965].