Странствующие маски. Итальянская комедия дель арте в русской культуре

Советская интеллигенция интерпретировала «Арлекино» как песню о судьбе художника в тоталитарном государстве. Упоминание Гамлета прочитывалось аллюзией и на одноименную трагедию Шекспира, и на стихотворение Пастернака «Гамлет» из запрещенного в то время романа «Доктор Живаго», который циркулировал в формате там– и самиздата. Жесты Пугачевой, делающие ее похожей на марионетку, символизировали роль советских артистов и художников – марионеток, подчиняющихся директивам и капризам коммунистических лидеров. Н. Д. Агишева так определяет статус Пугачевой в советскую эпоху:

Алла – самый устойчивый, самый народный (в смысле популярный) миф, доставшийся нам от советской эпохи. Мы все сочиняли этот миф о том, что можно быть свободными в несвободной стране. Пугачевский бунт на советской эстраде в известном смысле значил в нашей жизни не меньше, чем диссидентское движение. Она не только разрушала стереотипы поведения, одним своим существованием эта женщина в балахоне бросала вызов устоям общества, когда пела, что «короли» на самом деле не могут ничего, они обречены [Агишева 1997].

Импровизационная свобода на сцене и скрытое между строк содержание песни не прошли для советской цензуры незамеченными. Советскому артисту не полагалось страдать под клоунской маской и уж тем более мечтать об изменении окружающего мира. Председатель Государственного комитета по телевидению и радиовещанию С. Г. Лапин, печально известный как «терминатор» любого свободомыслия в советских СМИ, немедленно вынес приговор, объявив, что исполнение Пугачевой песни «Арлекино» и ее успех «не советские» по духу [Беляков 1997: 142-44]. В результате выступление Пугачевой на фестивале «Золотой Орфей» было показано на Центральном телевидении только через месяц.

Вне всякого сомнения, триумф Пугачевой был не советский, а чисто русский по духу, поскольку она воскресила на сцене многовековую традицию арлекинизированного искусства, глубоко укорененного в русской массовой и высокой культуре. Ее Арлекино, странствующий по дорогам русской культуры с допетровских времен, вызвал, появившись вновь, на этот раз на экранах советских телевизоров, своего рода шок узнавания. Перемещаясь из высокой дворцовой культуры в массовую ярмарочную, смех Арлекино оставался свободным шутовским смехом, ибо, по словам Бахтина, маски шута и дурака не были выдуманными и имели «глубочайшие народные корни, связанные с хронотопом народной площади и с театральными подмостками», а «специфическое чудачество» Пугачевой немедленно закрепило за ней статус певицы-шутихи [Бахтин 1975]. Яркая сценическая индивидуальность Пугачевой всегда была неразрывно связана со средневековым скоморошеством, а также с дворцовыми шутами и шутихами.

Песня «Арлекино» придала Пугачевой особый статус в советском, а затем русском культурном пространстве, который позволял (и по сей день позволяет) ей свободу творчества и самовыражения, по большей части недопустимые для других исполнителей. Без сомнения, так же как и старинная традиция шутовства, ее выступления порой кажутся непосвященному зрителю вульгарными или вызывающими. Ее внешний вид, постоянно меняющийся вес, эпатажное поведение и экстравагантные наряды всегда полностью соответствовали ее образу суперзвезды-шутихи. Импровизационная арлекинизированная природа ее творчества и полет фантазии сделали ее первый громкий успех слиянием исконно русской исполнительской традиции с западной.

Восхождению Аллы Пугачевой на трон поп-культуры во многом способствовало понимание ею основных свойств советской эстрады: многообразия жанров и сочетания высокой и низкой культуры. Корни эстрады уходят глубоко в русскую старину – к выступлениям скоморохов на ярмарочных гуляниях и народных праздниках, народным балаганам XVIII и начала XIX века, а также кабаре и варьете эпохи модернизма, где исконно русские традиции перемешивались с западными. Советская эстрада унаследовала от своих дореволюционных предков множество жанров, включая и многообразие концертных номеров – популярные и народные песни, цыганские танцы и пение, чтение классической и советской поэзии, сатирические скетчи, пантомима, акробатика, – а также пародии, которые, в свою очередь, высмеивали подобное многообразие жанров. Более того, эстрада совмещала популярные развлечения с высокой культурой: в концерты включали выступления артистов классического балета, известных пианистов, оперных певцов, а также звезд театра и кино, исполнявших отрывки из классического и советского репертуара. В отличие от русских дореволюционных представлений, советская эстрада была мощным инструментом идеологической пропаганды.