Странствующие маски. Итальянская комедия дель арте в русской культуре

Итальянский контекст может пролить свет и на таинственную фразу, по непонятной причине игнорируемую исследователями уже много лет, – имеется в виду фраза о том, что портной Петрович вынул новехонькую шинель из носового платка: «Он вынул шинель из носового платка, в котором ее принес; платок был только от прачки, он уже потом свернул его и положил в карман для употребления» [Гоголь 1952, 3: 156]. Какого же размера наш Акакий Акакиевич, если его шинель поместилась в носовой платок? Русский оригинал не уточняет размера носового платка, а вот английские переводы добавляют уточнения, используя такие эпитеты, как huge — «огромный» или gigantic – «гигантский», тем самым искажая смысл вышеуказанных сюрреалистических строк. Итальянский контекст проясняет микроскопический размер шинели, поскольку итальянские кукольники часто пользовались в уличных представлениях карманными марионетками персонажей комедии дель арте. Иногда эти марионетки Пульчинелл жестко критиковали власть имущих и церковников, а в случае появления стражей порядка быстро исчезали в карманах [Clavilier, Duchefdelaville 1999: 17].

В Италии Гоголь был окружен множеством Пульчинелл: на одном углу это мог быть актер в костюме Пульчинеллы, на другом – кукольник с миниатюрной фигуркой того же персонажа. Именно это разнообразие форм и размеров вездесущего персонажа использует повествователь в сцене первой встречи Акакия с объектом его мечты – новой шинелью.

Анализируя природу и бытование гротеска в «Шинели», Эйхенбаум пишет: «…комический сказ внезапно прерывается сентиментально-драматическим отступлением, с характерными приемами чувствительного стиля. Этим приемом достигнуто возведение “Шинели” из простого анекдота в гротеск» [Эйхенбаум 1918: 14]. Подобный мелодраматический переход от комического к сентиментальному, а затем к трагическому ярко представлен в эпизоде, когда коллеги Акакия дразнят его, а он умоляет их оставить его в покое; при этом неизвестный читателю молодой человек наблюдает за происходящим:

Молодые чиновники подсмеивались и острили над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка: когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, – он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде [Гоголь 1952, 3: 143–144].

В этом отрывке также очевидны параллели с элементами комедии дель арте: поначалу звучат эротические или скабрезные шутки о том, что Акакий состоит в интимных отношениях со своей семидесятилетней хозяйкой, которая его бьет, затем следуют комические шлепки, щипание и бросание на голову несчастного чиновника бумажек. Такого рода эротические сюжеты и физические потасовки были излюбленными приемами итальянских комиков в их знаменитых lazzi — комических скетчах. Затем следует неожиданный ответ Акакия, молящего о пощаде и не желающего участвовать в потасовке, и его слова вносят мелодраматизм в происходящее. Все это вызывает у невольного участника событий – безымянного молодого человека – религиозно-философское прозрение и чувство искреннего сострадания: