Страсть герцога

– Не пойми меня неправильно – отец был настоящим ослиной, но когда он сошел с ума, мне было уже почти четырнадцать. Он привез Питера задолго до этого. – Виктор с трудом вдохнул. – К тому моменту как он утратил разум, он уже много лет прослужил в армии… сражаясь за свою страну и путешествуя по континенту. Его ум был достаточно здравым, чтобы он мог оставаться солдатом… До того дня, когда он… попытался задушить мать. Именно тогда мы отвезли его в Гел.

Виктор отвел взгляд, и его лицо потемнело. Максимилиан ощутил укол сочувствия к человеку, который жил в том же аду, что и он. Однако это сочувствие улетучилось, когда он вспомнил инсинуации Виктора в отношении его матери.

– Ты не прав, – прошипел он. – Говорю тебе, моя мать была святой. Она никогда бы не вступила в связь с дядей собственного мужа. Даже мысль об этом ужасает!

Лизетт положила руку ему на предплечье.

– Ты сказал, что ее терзало чувство вины. Возможно ли, что ты неверно понял причину этого чувства? Если она знала, что передала твоему отцу сифилис после того, как была с его дядей…

– Нет! – Он вырвал свою руку. – Нет! Это невозможно! И в ином тебе меня не убедить! – Максимилиан глядел на нее, не в силах поверить в ее предательство. – Как ты вообще могла поверить в то, что говорит мой кузен? Кузен, которого я вообще не встречал до сегодняшнего дня! Я рассказал тебе, как страдала моя мать, через что она прошла. Как ты смеешь становиться на его сторону?

– Я не становлюсь ни на чью сторону, Макс, – сказала она мягко. – Я лишь говорю, что это единственное разумное объяснение.

– Вот, значит, что вы думаете? – Он оглядел их всех, видя выражение жалости на их лицах, ощущая отвращение каждым дюймом своего тела. – Одно лишь то, что ваши матери были шлюхами, не означает, что моя тоже была такой же, черт возьми!

В каюте повисла зловещая тишина.

Лицо Лизетт побледнело, и Максимилиану захотелось вырвать собственный язык. Он потянулся к ней, но она отдернула руку.

– Прости меня, Лизетт. Я не хотел…

– Нет, хотел. – Она встала рядом со своим братом, и на ее лице было выражение такой боли, что его сердце чуть не разорвалось. – Мы всегда были ниже тебя, не правда ли?

Бонно обнял сестру так, словно хотел ее защитить, и смерил Максимилиана стальным взглядом.

– Я говорил тебе, сердце мое. Он герцог. Он не такой, как мы.

То, что проклятый брат Лизетт явно намекал на то, что ей не следует иметь с ним дело, взбесило Максимилиана еще сильнее.

– Вы правы, Бонно. – Он посмотрел ему прямо в глаза. – Я действительно не такой, как вы. Я не говорю гадостей за спиной у человека, пытаясь в то же время добиться его благосклонности. – Он перевел взгляд на Виктора. – И не бросаюсь гнусными обвинениями в адрес людей, которых не знаю. Я не…

Он оборвал сам себя, понимая, что утратил контроль над собой. Совершенно утратил. Развернувшись на каблуках, он произнес отрывисто:

– К черту. Мне нужно увидеться с карантинными офицерами. Они будут на борту в любую минуту.

Не желая окончательно выйти из себя, Максимилиан зашагал к двери.

Однако, не успев до нее дойти, он услышал тихий голос:

– А что насчет меня, ваша милость? Какую жестокость я совершила в твоем отношении?

В голосе Лизетт звучала такая боль, что его сердце сжалось.

Ты заставила меня полюбить себя.

С усилием он проглотил эти слова. Он не был до такой степени дураком. Он уже многим ради нее пожертвовал. Отступился от своих планов, предложил ей брак… И ради чего? Чтобы она смотрела на него, как на какого-то… жалкого, обманутого дурака, неспособного видеть, что его семья была гнездом порока?

– Никакой, Лизетт, – сумел произнести он. – Ты всегда вела себя безупречно. Теперь мне пора идти.

С этими словами он покинул лазарет.

21

Как только Максимилиан вышел, Лизетт, вырвавшись из рук Тристана, направилась к двери.

– Надеюсь, ты не пойдешь за этим ослом, – сказал Тристан, хватая ее за руку.

Остановившись, девушка сверкнула на него глазами.

– Он не осел.

– Мне следует пойти помочь его милости с карантинными офицерами, – произнес доктор. – Им нужно будет поговорить со мной.

Сказав это, он поспешно вышел из лазарета.

– Он назвал нашу мать шлюхой! – рявкнул Тристан, как только дверь за врачом закрылась.

– И мою мать тоже, – вставил Виктор. – Не знаю насчет вашей матери, но моя была законной женой моего отца. Она могла быть служанкой в таверне, но это не делало ее шлюхой.

– Ни слова больше! – крикнула Лизетт, обхватив себя руками за живот в бесполезной попытке сдержать боль. Она наконец разделила с Максом свои тело и душу, даже сказала ему, что любит его, а он вонзил нож ей прямо в сердце.

Как он мог? Ей казалось, что он всегда ей сочувствовал, всегда понимал ситуацию маман.

И внезапно ей вспомнилось выражение на лице Макса, когда она согласилась с мнением Виктора насчет похищения. Это было выражение человека, которого предали.