Страсть и скандал

Катриона открыла глаза: он разглядывал ее тело, обнаженное ниже талии. Почему же она не смущается собственной разнузданности? Вот до чего дошла она в силе своей страсти! В Сахаранпуре Катриона все спланировала. Подготовила свое тело — для него, получив заодно свою долю чувственного наслаждения, — и отправилась к нему под надежным покровом ночи. Не при свете тусклого английского дня, который, однако, ничего не утаит! Не на полу в доме своих хозяев!

Она хотела было сдвинуть бедра, чтобы скрыть примитивную наготу. Спустить вниз юбки, чтобы спрятать рыжие волосы, покрывавшие ее лоно. Но шершавые руки принялись гладить ее бедра и живот. Пальцы перебирали рыжеватые завитки.

— Я всегда знал, что ты порождение огня! — воскликнул он тоном изумленного восхищения.

А затем опустил голову, чтобы поцеловать ее — там. Там, где мощно бился пульс ее плоти в унисон с биением сердца в груди. Там, где плоть жаждала соединиться с ним. Там, куда властно проникли его проворные пальцы и язык, подражая властной силе его поцелуев. С тем же искусством он учил ее тогда, в теплой ароматной ночи его Индии.

Бесполезные воспоминания прошлого — ласки Томаса уводили ее прочь, в настоящее. Звали к наслаждению и страсти дня сегодняшнего. Вне времени, вне места. Здесь не существовало ничего, кроме них двоих и всесокрушающего наслаждения, которое он мог ей дать.

Он задал ритм, устойчивый и неспешный поначалу. Затем по восходящей — сильнее, сильнее и выше. И вот, казалось, уже все ее тело — легкие, ладони, мускулы внутренней поверхности бедер — было наполнено пульсирующим огнем.

Он снова дразнил ее кончиком языка, и она начала хватать ртом воздух, а руками — ковер, ища опору, некую твердь, сражаясь за собственную жизнь, чтобы не улететь, не рассыпаться сотней ослепительных искр света и желания.

— Томас. — Его имя было как молитва на ее губах, повторенная снова и снова. Томас, Томас, Томас. Выше и выше она забиралась, туже и туже натягивалась тетива лука. Ногти царапали доски пола. Катриона извивалась, выгибая спину дугой, пытаясь прижаться к нему всем телом. Туда влекло ее желание, там полыхал огненный жар, и в воздухе разливалось наслаждение, до которого ей никак было не дотянуться.

А потом он сделал неуловимое движение рукой, и белая молния взорвалась в ней, в глубинах ее естества. Она добилась своего. Хватаясь за медное кольцо огненной страсти, Катриона упивалась курящимся внутри ее блаженством, — она все же схватила его и теперь держала крепко.

На долгий, долгий момент тишину нарушало только их тяжелое дыхание. Глухо отдавалось в ушах биение ее сердца. Катриона была настолько ошеломлена, что непременно упала бы, да только она и без того лежала, распластавшись на полу, в банальном забытьи. Она чувствовала себя так, будто ее перевернули с ног на голову. Как будто летела с древних зубчатых стен Уимбурна кувырком до самой земли.

— Томас. О Господи. — Казалось, стоит ей сделать вдох, и она взлетит к самому потолку, да только рука Томаса, лежащая поперек ее живота, удерживала ее на земле. Она потянулась к нему. — О, как же я по тебе тосковала!

Он снова поцеловал ее и прошептал, касаясь губами шеи:

— И я тоже тосковал по тебе. Но это в прошлом.

Сбросив сюртук и швырнув его куда-то за спину, он потянулся к пуговицам застежки брюк. А она широко раскинула руки, готовая отдаться своим телом и отдать свою любовь.

Обняв ее одной рукой, он поцеловал ее в губы и устроился между ног, чтобы…

— Томас? — За его головой загремела дверь. Голос виконта Джеффри раздался вновь: — Томас, это ты?

Глава 15

Рука Томаса протянулась над головой Кэт, чтобы удержать дверь закрытой. Черт принес сюда брата именно сейчас! Долгую мучительную минуту он не слышал ничего, кроме отдающегося в ушах глухого стука собственного сердца да тяжелого дыхания натруженных легких. Потом в тишину комнаты ворвались прочие звуки — детские голоса, топот бегущих ног, монотонный стук дождя об оконное стекло и повседневный шум домашней суеты.

Будь оно все проклято, проклято, проклято. Пусть бы черт утащил его братца куда-нибудь в Гималаи. И он тоже хорош. Хоть бы смыл с себя дорожную грязь и стер с лица ошметки травы с лужайки, прежде чем набрасываться на Кэт точно обезумевший с голоду.

— Томас? — От тяжелого удара дверь затряслась. — Мисс Кейтс?

— Прошу вас, сэр, одну минуту. — Голос Кэт дрожал, но она уже успела оправить юбки, подняться с пола — Господи, с пола! Он был готов взять ее прямо на полу! — и броситься в противоположный угол комнаты, где стоял ее умывальник.

Что она подумает о нем? Но в любом случае он-то клял себя на чем свет стоит. Ведь он хотел ухаживать за ней. Хотел убедить, что на него можно положиться. Не собирался он набрасываться на нее точно голодный шакал — этим эпитетом, означавшим полное отсутствие чего-либо напоминающего моральные принципы, он наградил когда-то Беркстеда. И вот он стоит, торопливо заправляя рубаху в брюки и застегивая эти самые чертовы брюки, в то время как хозяин дома колотит в дверь с другой стороны, и ничего хорошего это не предвещает.