Страсть Северной Мессалины

Его и не спасли. Поистине, Ланской умер в тех же мучениях, что и настоящий Геркулес, которого заживо сожгла отравленная кровь кентавра Несса!

Екатерина до последней минуты не верила, что возлюбленный умирает.

– Вы не знаете, какая у него здоровая натура! – твердила она Вейкардту.

Тот уныло качал головой.

– Посмотрите, он покрылся испариной! – восклицала она. – Значит, кризис миновал.

«Это предсмертный пот», – догадался Вейкардт…

Но Екатерина ничего не хотела видеть, знать, понимать, кроме отчаянной надежды на чудо, и молилась, чтобы Сашенька, ее свет и солнышко, радость ненаглядная, выздоровел!

И вот 25 июня 1784 года солнце ее счастья, взошедшее четыре года назад, скрылось в могильной тьме.

Перед смертью, однако, Александр Ланской успел попросить, чтобы его похоронили под окнами Царскосельского дворца – в парке. Чтобы Екатерина могла видеть его могилу из окон опочивальни, где они провели вместе столько упоительных минут… часов, дней, лет!

Секретарь императрицы Храповицкий впоследствии уверял, что и Екатерина завещала похоронить ее подле Ланского, однако никакими документами это не было подтверждено, и спустя двенадцать лет ее тайная воля исполнена не была.

Но эти годы еще предстояло прожить… и это было легче сказать, чем сделать.

То, что происходило с Екатериной в те дни и месяцы после смерти Ланского, могло растрогать самое каменное сердце. Ее здоровье внушало большие опасения, одно время даже боялись за ее жизнь. Еще вчера императрица была весела и счастлива, дни летели в угаре любви, а нынче время тянулось невыносимо, Екатерина была окутана скорбью, а комнаты все казались могильным склепом. Она гнала от себя всех:

– Делайте что хотите, только меня не трогайте!

Как ни странно, утешить ее могла только сестра Александра, Елизавета, в замужестве Кушелева. Она была больше остальных похожа на брата, и когда Екатерина смотрела на нее, то находила облегчение своему горю, изливаясь в слезах. Елизавета Дмитриевна Кушелева не Бог весть как любила брата, но тоже охотно плакала по нему.

Горе Екатерины было тем сильнее, что она никак не могла увидеть Ланского во сне. Молилась об этом, но напрасно.

Еще одним ударом стало то, что спустя несколько дней после похорон могила Ланского в Царскосельском парке была страшно осквернена. Труп вырыт, кругом позорные надписи… После этого Александра перезахоронили в гарнизонной церкви Преображенского полка: в храме Святой Софии.

Долго доискивались, кто мог учинить такое беспримерное злодейство. Кощунника не нашли, хотя он, можно сказать, ходил рядом и тыкал себя пальцем в грудь.

В комнате Екатерины появился вдруг какой-то красавец. Его уже видели до того и не раз выпроваживали, когда он, якобы по ошибке, заходил в покои императрицы. Однако наконец ему удалось застать Екатерину одну. Молодой человек рухнул на колени и стал жалостно молить допустить его к своей особе.

Это оказался племянник Захара Чернышева, князь Кантемир, малый беспутный, весь в долгах, к тому же женатый. Екатерина приказала арестовать его, посадить в кибитку и отправить к дяде, чтобы образумил племянника. Однако вскоре стало известно, что Кантемир еще при болезни Ланского жадно интересовался его состоянием и откровенно радовался ухудшению здоровья фаворита. Уж не он ли осквернил могилу того, кому улыбалось счастье и кого любила императрица?..

После этого случая Екатерина забрала Кушелеву и уехала с ней в Петергоф, не желая больше видеть ничего из того, что напоминало о погибшем счастье.

В это время в Петергоф вернулся князь Потемкин, которого вызвал канцлер Безбородко, напуганный состоянием императрицы. Вместе с ним появился Федор Орлов, брат бывшего фаворита Григория Орлова. Прямо с дороги оба прошли к Екатерине, готовясь произнести какие-то волшебные, ободряющие, исцеляющие слова, но при виде ее, измученной, полумертвой от боли, только и могли, что зарыдали – нет, завыли! – вместе с ней.

– Тебе надо вернуться в Петербург, – сказал наконец Потемкин сердито, вытирая слезы. – Негоже государыне себя заживо хоронить. Давай-ка велим завтра же двору собираться, велим, чтобы приготовили дворцы в столице…

Она сидела как неживая, обессиленная слезами. Но, видимо, что-то запало ей в голову из этих веских, разумных слов, потому что, стоило только светлейшему и Орлову удалиться, как Екатерина вызвала Анну Протасову и Зотова и велела закладывать карету.

Ушли они задним ходом, украдкой. Никто и помыслить не мог, что это уезжает императрица!

Да и она сама вряд ли осознавала, что делает.

Сырым октябрьским вечером заляпанная грязью простая карета шестерней, без сопровождения охраны, ворвалась в Петербург и подкатила к Зимнему дворцу. В окнах не было ни огонька, тьма царила вокруг. Зотов, иссеченный непогодою, соскочил с козел, на которых всю дорогу трясся рядом с кучером, и, сгорбившись, вприскочку понесся к будке караульного. Ему пришлось довольно долго стучать, чтобы разбудить часового. Последовали короткие переговоры, более напоминающие перебранку, и Зотов уныло, то и дело оступаясь в холодные лужи, вернулся к карете. Робко стукнул в дверцу.