Страсти и другие рассказы

Тем не менее он пришел со всей своей свитой осмотреть пещеру. Они нашли детский скелет, разные травы и благовония, но дьяволицы там не было. Дедушка Лемл знал русский и добился разрешения посетить графа в камере. Граф сказал: «Я тебе не лгал. Как только я привел в дом эту цыганку, они стали грызться, как кошка с собакой. Дьяволица к этому времени сильно мне надоела. Эти создания лишены плоти и крови, их состав — ветер и пена. Вся их сила — в языке. А у цыганки тело было, как огонь. Я понял, что в первой нет вещества, и попытался избавиться от нее, но она заартачилась. Как-то раз я лег с цыганкой, а дьяволица явилась и легла между нами, чтобы помещать нам соединиться. Они начали драться, а потом все стихло. Когда я дотронулся до цыганки, она уже остыла. Уверен, что ее задушила дьяволица. А я только закопал тело в лесу».

Дедушка повторил все это властям, и они записали его рассказ в свои книги. Потом был суд, на котором дедушка вновь повторил свои показания слово в слово. Но судья спросил его: «Вы при этом присутствовали?»

Графа приговорили к двенадцати годам тюрьмы. «Скажите спасибо, что сохранили вам жизнь, — сказали ему. — Сто лет назад вас бы сожгли на костре».

Дедушка до конца своих дней посылал графу в тюрьму водку и табак. Графские дочери и зятья знать его не желали.

А теперь слушайте, что было дальше! Поскольку Лежинский как-никак был графом, его поместили в камеру-одиночку. Начальник тюрьмы частенько приглашал его к себе на обед или на ужин. У этого начальника была жена и дети, и Лежинский развлекал их всякими историями. Когда хотел, он умел понравиться. Он фактически стал членом семьи. Дети называли его «дедушка», и дошло до того, что дверь его камеры вообще перестали запирать. Нам рассказал об этом один знакомый моей мамы. Как-то раз начальник с женой спросили Лежинского о цыганке и за что он ее убил. Граф повторил им историю о дьяволице, но они не поверили. Все воры и убийцы клянутся в своей невиновности. В яновской тюрьме сидело несколько человек, приговоренных пожизненно. Они провели там столько лет, что власти уже не боялись, что они сбегут. Эти заключенные выполняли обязанности тюремной прислуги: кололи дрова, помогали на кухне, работали на огороде.

Я видела яновскую тюрьму. Убежать оттуда было непросто. Ворота из железа, черные, как деготь, а вокруг — высоченные стены. И конечно, часовые. Однажды ночью один из этих «пожизненных», проходя мимо камеры Лежинского, услышал голоса: мужской и женский. Мужчина что-то говорил, а женщина отвечала. Потом раздались смешки и повизгивания. Заключенный оторопел. Он знал, что в здании только одна женщина — жена начальника. В этой семье не держали служанку; всю работу выполняли арестанты — и готовили, и стирали. Заключенный подумал, что, если он расскажет начальнику об измене жены, тот уменьшит ему срок.

На следующее же утро он пошел к начальнику и все рассказал. Дело могло принять серьезный оборот — когда у русского случается припадок ревности, он немедленно хватается за оружие. Но оказалось, что жена начальника накануне уехала в Люблин за покупками, и ее никак нельзя было подозревать.

В общем, вы, наверное, уже сами догадались, что это была дьяволица. Выяснилось, что она еще жива и Лежинский вновь вызвал ее к себе с помощью особых заклинаний. Начальник впоследствии написал об этом губернатору, но его только подняли на смех.

— Если он был таким могущественным колдуном, — сказала тетя Рахель, — почему же он не сбежал из тюрьмы?

— Не знаю. Он там ни в чем не нуждался. Может, он даже привык к тюрьме, как птица — к клетке. Если я ничего не путаю, у ювелира в «Пути праведных» было пять детей от дьявольского отродья.

— Верно.

— Ну вот, я все-таки еще кое-что помню. В Талмуде сказано: «Если бы люди увидели, сколько над ними вьется духов и демонов, они бы умерли от ужаса».

МОЙШЕЛЕ

Морозный зимний день уступал место сумеркам. Снег, падавший с самого утра густыми крупными хлопьями, завалил карнизы и балконы в доме напротив. Печные дымы, слишком густые и тяжелые, чтобы подниматься вверх, стлались по крышам, как прокопченные покрывала. День как бы замер в нерешительности, словно прикидывая, можно ли еще что-нибудь успеть до темноты, или уже слишком поздно. Вдруг — точно повернули выключатель — свет погас, в одно мгновение наступил вечер, день было уже не вернуть.

Удлинившиеся тени тянулись по золоченым изразцам печи, картинам, роялю, креслам и коврам. Маятник каминных часов, доставшихся в наследство от реба Цодека Уолдена, качался медленно и неохотно, словно собираясь остановиться. В большом кресле, утвердив свои короткие ручки на подлокотниках из слоновой кости, а маленькие ступни в мягких домашних тапочках на скамеечке для ног, сидел Мойшеле Уолден. Он смотрел на свою жену Эсфирь, лежащую на диване у противоположной стены комнаты.