Страсти и другие рассказы

Я ушел из дома в семнадцать лет, честно признавшись родителям, что не верю в Гемару и в то, что все установления, записанные в Шулхан Арух, были даны Моисею на горе Синай; что не хочу быть раввином; не хочу, чтобы меня женили с помощью шадхена, не желаю больше носить лапсердак и отращивать пейсы. Я уехал в Варшаву, где когда-то жила наша семья, чтобы получить университетское образование и специальность. Мой старший брат Йошуа к тому времени уже стал писателем и находился в Варшаве, но, к сожалению, ничем помочь мне не мог. В двадцать лет я вернулся к родителям с больными легкими, хроническим кашлем, без формального образования, без специальности и не видя для себя никакой реальной возможности прожить в городе. Пока я отсутствовал, отца назначили раввином Старого Стыкова, крохотного местечка в Восточной Галиции. Несколько десятков покосившихся изб, крытых соломой, стояли на краю болота. Во всяком случае, таким Старый Стыков представился мне осенью 1924 года. Весь октябрь шли дожди — избы отражались в болотной воде, как в озере. Крестьяне-русины, сутулые евреи в лапсердаках, женщины и девушки в платках и мужских сапогах месили грязь. Стелился туман. Над головами, каркая, кружились вороны. Небо было низким, свинцовым, вечно затянутым тучами. Дым из труб шел не вверх, а вниз — к топкой земле.

Отец получил от общины развалюху, ничем не отличавшуюся от остальных домов местечка. За те три года, что меня не было, его борода из рыжей превратилась в пегую, наполовину седую. Вместо парика мать теперь носила платок. У нее выпали зубы. С ввалившимися щеками и запавшей нижней челюстью она казалась еще более крючконосой, чем прежде. Только глаза оставались молодыми и пронзительными.

— Это очень строгая община, — предупредил меня отец. — Если ты не будешь вести себя как следует, нас погонят отсюда палками.

— Папа, я сдаюсь. У меня теперь только одно желание: чтобы меня не забрали в армию.

— Когда тебя должны призвать?

— Через год.

— Мы тебя женим. Глядишь, тесть даст за тебя откупную. Выбрось из головы свои глупости и изучай Шулхан Арух.

Я пошел в дом учения, но там никого не было. Члены общины, в основном ремесленники и молочники, приходили молиться рано утром и еще раз — вечером. Днем помещение пустовало. Я нашел старую книгу о каббале. С собой из Варшавы я привез учебник алгебры и стихи Бодлера в польском переводе.

К нам пришел шадхен Абрам Гетцль, маленький человечек с огромной белой бородой почти до пояса. Он был еще сторожем, кантором и учителем Талмуда. Бросив на меня оценивающий взгляд, он тяжело вздохнул.

— Сейчас другие времена, — сокрушенно сказал он. — Девушкам хочется, чтобы мужья их содержали.

— Их можно понять.

— Сейчас Тора уже не значит того, что значила раньше. Но не волнуйтесь, я подыщу вам невесту.

Он предложил мне вдову на шесть или семь лет старше меня с двумя детьми. Ее отец Бериш Бельцер был управляющим пивоварней, принадлежавшей какому-то австрийскому барону. (До войны Галиция подчинялась императору Францу-Иосифу.) Когда не было сильного тумана, можно было разглядеть трубу пивоварни в шапке черного дыма.

Бериш Бельцер пришел поговорить со мной в дом учения. У него была небольшая бородка цвета пива. Одет он был в лисью шубу и котелок. Из кармана шелковой жилетки свисала серебряная цепочка от часов. Побеседовав со мной несколько минут, он сказал:

— Я смотрю, вы не предприниматель.

— Боюсь, что вы правы.

— Так кто же вы в таком случае?

И вопрос о женитьбе был закрыт. Неожиданно по почте пришли новости из Варшавы. Брат затеял выпускать литературный еженедельник — мне предлагалась должность корректора. Он написал, что я мог бы публиковать в его журнале свои рассказы, если, конечно, они будут не ниже определенного уровня. Сразу же после прихода письма мое здоровье резко улучшилось. Кашель практически прошел. Ко мне вернулся аппетит. Я стал таким прожорливым, что мама даже начала беспокоиться. Вместе с письмом брат вложил в конверт первый номер журнала, содержащий обсуждение нового произведения Томаса Манна «Волшебная гора» и стихи, написанные верлибром, с кубистскими иллюстрациями, а также рецензию на поэтический сборник под названием «Башмак за обшлагом». В публикуемых статьях говорилось о крушении старого мира и рождении нового духа и нового человека, подвергающего переоценке все ценности. Была напечатана глава из книги Освальда Шпенглера «Закат Европы»; переводы стихов Александра Блока, Маяковского и Есенина. За годы войны выросло новое поколение американских писателей, и вот их работы наконец начали выходить в Польше. Нет, я не мог позволить себе прозябать в Старом Стыкове! Единственным, что удерживало меня от немедленного отъезда, было отсутствие денег на железнодорожный билет. Их должны были вскоре прислать из Варшавы.