Страсти и скорби Жозефины Богарне

Я писал Вам восьмого числа сего месяца (это была пятница), но, видимо, Вы не получили моего письма. Сражение еще продолжалось, поэтому тот листок, возможно, был перехвачен.

Не буду повторять уже написанного: я жаловался на сложившиеся обстоятельства. Сегодня мне намного лучше. Чувствую, что избавился от тяжелейшего груза.

Сколько всего так и не было сказано! Сколько людей составили ложное мнение! Я упростил жизнь тысячам бедняков, и чем они ответили мне? Они меня предали — все, как один. За исключением верного Эжена, столь достойного Вас и меня.

Прощайте, моя дорогая Жозефина. Смиритесь, как смирился я. Никогда Вас не забуду.

Н.

МОЕ СЕРДЦЕ ОСТАЕТСЯ С МУЖЕМ

Вторник, 19 апреля 1814 года, Мальмезон

— Французский посол в России желает говорить с вами, ваше величество.

Арман де Коленкур! Наконец-то.

— Спасибо, что так быстро приехали, — поблагодарила я, стоило нам завершить обмен любезностями и посетовать, как это теперь принято, что мир изменился и что все мы довольно фальшиво играем свои новые роли.

— Я намеревался посетить вас в любом случае, ваше величество. — Его голубые глаза смотрели печально, смиренно.

— Это касается императора?

На мгновение он растерялся. Которого из императоров?

— Насчет царя Александра, — виновато улыбнулся он.

— Но вы же видели Бонапарта? Были в Фонтенбло?

— Да, ваше величество. Я был с ним в этом… в этом ужасном испытании.

— Я так ждала новостей о нем, Арман, — отбросила я формальности. — Мне рассказывали ужасные вещи.

Я помяла в руках уже влажный носовой платок.

— Я слышала… — Как произнести это вслух? — Правда ли, что император пытался?..

— Боюсь, что да, ваше величество, — выпрямился в кресле Арман. — Не знаю, известно ли вам, но перед последней испанской кампанией император стал постоянно носить на шее маленький мешочек, подвешенный на ленту. В нем была ядовитая смесь красавки и чемерицы Лобеля на случай, если Бонапарта захватят в плен. Он проглотил содержимое мешочка, но смесь успела потерять силу. — Он печально улыбнулся. — Можете себе представить досаду императора.

— Но ему, должно быть, было очень нехорошо.

Мне стало мучительно горько от этой мысли. Бонапарт так чувствителен! Малейший пустяк причиняет ему ужасную боль.

— Очень. Констант засунул палец в горло Бонапарту, чтобы того вырвало. Затем я заставил его выпить молока. Мы думали, он умирает, — добавил Арман хриплым голосом. — И сам он так считал. Тогда он попросил меня передать вам, что много о вас думает.

Пение канарейки нарушило мучительное молчание. О, Бонапарт!

— Когда он отправится на Эльбу, Арман?

— Завтра.

О боже мой, так скоро!

— Я должна его видеть. — «Один раз. Последний. Пожалуйста!» — умоляли мои глаза.

Арман, стараясь не встречаться со мной взглядом, покачал головой.

— Простите, но это невозможно. Император надеется воссоединиться со своей женой и сыном. Все, что может поставить под угрозу этот шаг, не должно…

Он замолчал. Ему было больно объяснять.

— Я понимаю, — солгала я, с горечью думая о нежелании Марии-Луизы быть с супругом.

Вошла горничная с подносом, уставленным закусками. Я воспользовалась возможностью взять себя в руки.

— Вы сказали, что желаете говорить со мной о царе Александре, — сказала я, поднимая чашку с чаем. Убедившись, что у меня не дрожит рука, я осторожно отпила из чашки. — Несколько дней назад он посетил меня. Я нашла, что он держится очень уважительно.

— Как посол Франции в России, я хорошо знаю царя Александра. Конечно, он оказывает мне честь своим доверием. Последний раз, когда я видел его, он выглядел печальным. Сказал, что ваша дочь приняла его холодно.

— Мы с Гортензией говорили об этом после его отъезда, — призналась я. — Поймите ее! Сейчас тяжелые времена, а Гортензия горяча в своей преданности. Однако мне кажется, теперь она понимает важность дипломатии.

— Он очень хотел бы посетить вас снова, ваше величество, и спрашивал, удобно ли будет, чтобы он приехал в пятницу к ужину.

— Конечно!

Отказать просто немыслимо.

— Вы мудры. Императора, скорее всего, казнили бы, если бы не вмешательство царя.

Я протянула Арману небольшой сверток вещей для Бонапарта, которые тот мог бы взять с собой в изгнание: мой миниатюрный портрет (написанный в первый год нашего брака), книжка песен Гортензии, несколько цветочных луковиц, — в том числе лилий из рода Асфодель, которые так хорошо помогают его капризному пищеварению.