…Есть хороший исторический анекдот[23] о том, что однажды — а было это в 1763 году — к семилетнему Моцарту после очередного его концерта подошёл высокий угловатый подросток и поинтересовался, трудно ли писать музыку. «Это же совсем просто, ты попробуй!» — простодушно посоветовал Моцарт. На что его собеседник ответил, что ему в голову почему-то ничего, кроме стихов, не приходит. Это был будущий автор «Фауста»…
Никто не знает, сколько раз на протяжении жизни вспоминал Гёте эту встречу. Но известно, что он был очень высокого мнения о «Волшебной флейте» и даже попытался написать продолжение её либретто. За три года до смерти Гёте Эккерман запишет его слова: «Музыку к „Фаусту“ должен был написать только Моцарт». А в одном из писем Гёте сформулирует совсем уже недвусмысленно: «Необходимые в „Фаусте“ отвратительные, потрясающие, ужасные места слишком противоречат нашему времени. Музыка (для „Фауста“.
Как-то, и тоже незадолго до конца жизни, Гёте сделал для себя запись о том, что его часто спрашивают об идее, которую он пытался воплотить в «Фаусте». «Будто я мог это знать и выразить! С неба в ад, через мир человеческий — так это можно было бы сформулировать…» Чем не «Дон Жуан»?
Та же тема. Для всего немецкоязычного региона Моцарт был, конечно, неким идеалом, и пример такой оперы, как «Дон Жуан», не мог не вдохновлять. Тема — та же. Кто такой Дон Жуан? Некий очень симпатичный, с очевидной лукавой «дьявольщинкой», искуситель. Типаж, хорошо известный XVIII веку — кто не знал графа Калиостро и Джакомо Казанову? В этом типаже постоянно сталкиваются, перемешиваются добро и зло, и за этой борьбой с улыбкой истинного демиурга наблюдает Вольфганг Амадей Моцарт. Проживи он чуть дольше и останови взгляд на «Фаусте»… мог бы родиться бы шедевр не хуже как минимум, чем «Дон Жуан»…
Но и без Моцарта простой перечень композиторов, увлекшихся сюжетом о Фаусте, очень велик: Шпор, Бузони, Шуман, Берлиоз, Лист, Вагнер… Вагнер написал увертюру, но дальше не продвинулся — увлёкся «Кольцом нибелунга». Легенда о Фаусте — сюжет сам по себе очень оперный, то есть насыщенный драматургически. Однако были и такие — Верди, например, — что восхищались трагедией Гёте, но находили сам сюжет для музыкального театра абсолютно непригодным.
Француз или европеец?
Французские же музыканты шли разными путями. Гектор Берлиоз со своим «Осуждением Фауста» — одним. Флоримон Эрве с опереттой (!) «Маленький Фауст» — совсем другим. В 1858 году в Theatre lyrique состоялась премьера оперы Шарля Гуно с разговорными диалогами, но особого успеха не стяжала. Во второй раз — и фактически заново, с дополненной балетной картиной «Вальпургиева ночь» — она родилась в Grand Opera через одиннадцать лет. Но «рифмоваться» в сознании современников и потомков она стала не со своей предшественницей, а с другой, вроде бы чисто итальянской оперой — «Мефистофелем» Арриго Бойто. Она за год до парижского триумфа «Фауста» торжественно провалилась в «Ла Скала».
Кто-то из музыковедов очень точно и очень кратко определил разницу между ними, сказав, что Гуно приспособил «Фауста» к музыке, а Бойто — музыку к «Фаусту».
Шарль Франсуа Гуно был явно далёк от попытки создать в музыке что-то более или менее адекватное шедевру Гёте. Дело даже не только в том, что смыслы великого произведения Гёте с очень большим трудом могут быть переданы на других языках — настолько смачен и неповторим язык, на котором трагедия написана. Хотя есть и очень удачные переводы на многие европейские языки, в том числе и на русский.
Гуно был не флегматичным, сумрачным и дотошным немцем, а — по крайней мере, в пору создания своей оперы! — куртуазным, немножко ленивым и чуть легкомысленным французом. Это многое объясняет и в его музыке, и в его восприятии сюжета: он взял лишь одну, чисто лирическую линию из первой части трагедии. Француз во многом и его Фауст — пылкий, восторженный, влюблённый.
Ни о каких философских материях он не задумывается — куда там? О чём он сразу просит посланца тьмы? «
Безусловный шедевр, каким является «Фауст», сочетает в себе черты и реализма, и французского маньеризма.