Страсти по опере

Разное говорят историки… Говорят и о Книтлингене[29], где в середине XVI века был обнаружен пропавший во время Второй мировой рукописный документ-купчая на дом, хозяином которого значился некий Fausten. Имя Фауст, кстати, в переводе значит «счастливый»… «Семь городов оспаривали право считаться родиной Гомера…» Но именно в Книтлингене любопытствующему предъявят больше всего «фаустовских» адресов…

Реальный Фауст, как свидетельствуют документы, учительствовал в нынешнем городке Бад-Кройцнах[30], откуда был изгнан местными жителями. Одним из первых получил степень бакалавра теологии в Гейдельберге, практической магии же обучался в Краковском университете, — не его ли духовным потомком стал описанный Адамом Мицкевичем пан Твардовский? Много странствовал по Европе, выдавая себя за мага и волшебника — знакомый мотив, не правда ли? Не раз изгонялся из различных немецких городов, а в Нюрнберг вообще не был допущен как «великий содомит и некромант»…

Памятник доктору Фаусту у ратуши в Книтлингене

По данным многочисленных легенд, без труда можно рассчитать, что знаменитую сделку с Мефистофелем доктор Фауст заключил в 1514 году — срок контракта заканчивался через 24 года. И точно — в 1538 году Фауст скончался (или погиб?) при весьма загадочных обстоятельствах. Могилы у Фауста нет… А как она может быть у того, кого унёс в ад дьявол?

Двадцатый век внёс в мировую Фаустиану не меньший вклад, чем девятнадцатый. И одно из подлинных её сокровищ — написанная в начале 1920-х небольшая пьеса великого бельгийца, а точнее, фламандца Мишеля де Гельдерода «Смерть доктора Фауста». Действие её происходит одновременно… на двух площадках. И странное раздвоение испытывает зритель, глядя одновременно и на средневековую, и современную ему Европу…

Схожий раздрай испытывает и тот, кто попытается поглубже заглянуть в историю великого чернокнижника. Ему предстанут не один, а два Фауста — подобно тому, как у историка России начала ХХ века может сложиться впечатление, что в ней было два Григория Ефимовича Распутина…

Один Фауст — тот, что продал душу духу тьмы. Этот Фауст — речь идёт не о герое Гёте! — иногда кажется сосредоточением всех мыслимых и немыслимых пороков. Другой, во многом остающийся в тени, — вдумчивый и пытливый учёный, мучительно ищущий и утраченную молодость, и смысл бытия, и вечно ускользающую истину. Этого «другого» Фауста нам очень не хватает сейчас, когда Средневековье в самых мрачных и худших его проявлениях то и дело возвращается к нам…

«Всегда я рад заметить разность…»

У музыки каждой страны свой цвет, свой звуковой колорит. У французской музыки, и у оперы в частности, они отличаются от тех, что мы слышим у итальянцев. Во французской опере, даже в такой кровавой и могучей, как «Кармен», куда больше пастельных красок. Сам Бизе говорил, что хабанера и сегидилья Кармен — это настоящий французский шансон.

Его элементы всегда присутствуют во французской опере, будь то «Манон», «Искатели жемчуга», «Кармен», «Жидовка», она же «Дочь кардинала». Они живут в ней потому, что французские композиторы всегда были очень тесно связаны с музыкой улицы, с народными мелодиями, с чисто уличным пением. Итальянцы — тоже, но природа итальянской песни отлична от французской, она по большей части похожа на арию. А у французов — лёгкость, напевность, словом, песня в чистом виде!

Песня или ария?

Сравним, например, «La Vie en Rose»[31] и «O sole mio»[32]. «O sole mio» — это настоящая ария, которая требует более насыщенного, более звонкого, более «мясистого» звука. А «La Vie en Rose» можно спеть очень мягко с очень красивой, очень мягкой песенной интонацией.

Ирина Архипова и Марио дель Монако в опере «Кармен».

Елена Образцова и Владимир Атлантов в одноимённом фильме

Дело тут и в самой природе французского характера. Ведь не только у Бизе, но и у более поздних французских композиторов — Дебюсси, Пуленка, Равеля — мы слышим то же самое. По колориту — это именно чистый импрессионизм в оперном жанре. Хотя у них, конечно, более изысканный по стилистике язык, интервалика — уже навеянная именно двадцатым веком, созвучная Скрябину, позднему Рахманинову… При том, что у Пуленка в «Человеческом голосе» — а это уже вторая половина столетия! — очень много разговорных, речитативных интонаций. Но при этом опять-таки основная палитра французской оперы — это Сезанн, Мане и Моне, это Сислей, это Дега, такие голубо-розово-светлые тона, пастельно-приглушённые краски…

В итальянской же опере — может, дело в более жарком климате? — всё по-другому, драматургические коллизии острее, чувства, страсти, эмоции гораздо горячее и соответственно преобладают краски масляные, насыщенные, яркие, порождённые глубинными соками настоящей итальянской природы.