Страсти по опере

Множество настоящих и «духовных» желудков давно подсажены на имитацию еды. И даже если тебя будут кормить в звёздном мишленовском ресторане, то вкуса его еды ты не ощутишь и не оценишь: тебе будет остро не хватать картошки фри, пожаренной на многократно использовавшемся прогорклом масле. К сожалению, многие оперные театры сегодня напоминают именно такие дешёвые ресторанчики быстрого питания — и надо иметь трезвость и мужество это признать.

И если ты не можешь быть внутренне сильным, не испугавшись того, что тебя объявят «не в тренде» или просто окатят грязью в СМИ, и противостоять этим тенденциям, то считай, что ты в себя в какой-то мере впустил дьявола. «А знаете ли вы, что для художника просто счастье, если его ненавидит пресса?» Верди знал, о чём говорил.

Нужны мужество и совесть. Для того, чтобы, для начала, хотя бы назвать вещи своими словами. Как Вишневская после «Онегина» в Большом театре. Как Элизабет Шварцкопф в Зальцбурге. Она просто хлопнула дверью после первого акта поставленной Питером Селларсом «Свадьбы Фигаро» — там Сюзанна и Фигаро копаются в старье на всё той же помойке.

На следующий день в интервью австрийской и немецкой прессе она сказала: всё, царство Музыки, столько лет создававшееся Фуртвенглером, Караяном, Тосканини, Бернстайном, Карлосом Клайбером, Мути закончилось. Пришёл их могильщик — имелся в виду Жерар Мортье, — и музыку сменила режопера. Продолжающаяся, к слову, до сих пор.

Ширли Веретт, Исаак Стерн, Мариан Андерсон, Грейс Бамбри и Эва Куэлер

И перечить таким «корифеям» никто не смеет. Не смеет! Потому что даже те, кого сегодняшние СМИ раскрутили как «суперзвёзд», те, кто ежедневно мелькает на телеэкранах, пикнуть не смеют! Даже понимая для себя настоящую суть происходящего! Аргументы давно известны: мы со всем будем соглашаться — нам надо работать. Если же я буду возражать, то режиссёр N не возьмёт меня в следующую постановку, которую он будет делать в La Scala или Met. Нет, я лучше тихонько утрусь, а вслух скажу — да вы просто гений! Всё та же пушкинская «презренная польза» uber alles, надо всем. А честь? А совесть? Почти забытые понятия…

Технологии, кстати, ставят с ног на голову и давно привычные реалии. Раньше певец мог много-много лет мог петь ту или иную партию на сцене, и в итоге получить от солидной звукозаписывающей фирмы приглашение на увековечивающую его или её трактовку запись. Теперь — всё наоборот!

В большинстве театров сегодня, на мой взгляд, все эти, с позволения сказать, режиссёрские изыски, а проще говоря, грошовый эпатаж, заигрывания с публикой и скандалы являются уже не экспериментом, а принципом. Кредо.

Вот, к примеру, «Лючия де Ламмермур». Вы по традиции ждёте от постановки этой оперы стихии романтической музыки, царства роскошных голосов — словом, всего, чего хотел Доницетти? Но нет.

Вместо этого вы получите на сцене какой-нибудь секс-клуб, совокупления прямо на сцене, стрельбу и прочее. Постановщик же, пожимая плечами, говорит: «А чего вы хотите? Время нынче такое! Публику надо привлекать и пронимать жёсткими, „колючими“ спектаклями, агрессивными действиями!». Как будто всего этого вокруг нас так мало, что требует вынесения ещё и на сцену!

И падают один за другим ещё недавно казавшиеся незыблемыми устои и рубежи. Невозможно было ещё недавно вообразить себе Schluss Gesang, заключительную сцену из «Саломеи», без танца семи покрывал. Но вот приходит «продвинутый» Ромео Кастеллуччи и исполнительница главной роли, кстати очень интересная певица заявляет во всех интервью: «А зачем мне танец? А зачем мне голова Крестителя? Это так пÓшло! Я так благодарна Кастеллуччи, что он всё это убрал!»

Допустим. А что же прикажете делать с текстом? «Я станцую для тебя, тетрарх! Я готова к танцу!» И дальше, у Ирода: «Как ты станцевала — это просто чудо, проси, чего хочешь!» Бедный Оскар Уайльд! Бедный Рихард Штраус!

Как всё это понимать? Как заявку на то, что вы разбираетесь в опере лучше, чем её автор? Одна из главных сложностей партии Саломеи и состоит в том, что с каждым тактом драматическое напряжение нарастает; именно этим танцем, именно этим нарастанием градуса — от почти полного спокойствия в тот момент, когда она слышит голос пророка и до фактической комы в финале — героиня и добивается своего. Это кульминация драмы, а не симфонический антракт!

А если танца нет и просто лежит девица, раздвигающая ноги или скорчившаяся в позе эмбриона, — что этим хочет сказать режиссёр? Что говорит с какой-то абстрактной, никому не ведомой головой, а не с конкретной, такой любимой и такой ненавидимой головой Иоанна Крестителя? Тогда какое отношение это имеет к Саломее и опере о ней?

Сегодня на такого рода стилистику сориентированы очень многие западные театры. И Россия, к сожалению, не остаётся в стороне — в ту же сторону смотрят и многие из тех, кто в нашей стране считаются в числе лучших оперных режиссёров. Смотрят по-разному.