Страсти по Веласкесу

Причина моего оптимистичного настроения заключалась в знакомстве с Софьей Августовной. Мне повезло не просто найти живого свидетеля событий тех лет, я отыскала человека, который собственными глазами видел «Христа в терновом венце» и, возможно, даже знал, где он находится теперь. О такой сумасшедшей удаче я и мечтать не смела! Это был подарок Судьбы, и мне из личного опыта было известно: если уж Она решила расщедриться, то не станет размениваться по мелочам.

В первую встречу с Софьей Августовной меня буквально распирало от желания забросать ее вопросами, но я понимала, что торопиться не стоит. Мы были еще слишком мало знакомы, и мое чрезмерное любопытство могло ей не понравиться. Кроме того, у Софьи Августовны могли иметься собственные причины не особо откровенничать со случайным человеком о столь дорогой вещи, как картина кисти Веласкеса. В общем, как ни хотелось мне тогда посидеть еще, я заставила себя встать и уйти. Утешением в тот момент служило только разрешение наведываться к ней запросто и в любое время.

И вот теперь, возвращаясь из Зубовки ни с чем, я решила воспользоваться этим приглашением и заглянуть к Софье Августовне. Заехав по дороге в супермаркет, я накупила вкусностей к чаю и уже через час сидела с Софьей Августовной за столом.

— В Павловке мы с матерью жили до того момента, пока не вышел указ, запрещающий бывшим помещикам проживать в пределах принадлежащих им ранее имений, — рассказывала старушка, аккуратно отправляя в рот крохотный кусочек миндального пирожного. — Документ был подписан самим Лениным, что придавало ему особую значимость и делало его исполнение обязательным. Мама совсем не удивилась, когда из ближайшего уездного города к нам прибыл нарочный со строжайшим предписанием покинуть Павловку в течение двадцати четырех часов. По сути, она узнала о неминуемости отъезда, как только прочитала в газете текст указа. Весь вопрос состоял в том, куда ехать и где искать приюта.

— Все было настолько плохо? Неужели не было места, где бы вы могли остановиться?

— До Октябрьского переворота такой проблемы у нас не было. Имелись и другие поместья, и этот дом в Москве, и множество самых разных знакомых, готовых с радостью принять мою мать у себя. После семнадцатого года все изменилось… Те из нашего круга, кто не уехал, были арестованы, а то и вовсе расстреляны. Те же, кому чудом удалось уцелеть, сидели тихо, опасаясь репрессий, и не рискнули предоставить нам свой кров.

Горькая усмешка тронула губы Софьи Августовны:

— В общем, нас никто и нигде не ждал.

— Как же вы оказались в Москве?

— После долгих и мучительных раздумий мать в конце концов приняла решение ехать сюда. Здесь нам тоже опереться было не на кого, но Москва — не Павловка, где мы были на виду. В большом городе затеряться легче… и потом, здесь имелся особняк Мансдорфов — привычные родные стены. Мама, конечно, не рассчитывала жить в самом доме, но надеялась приткнуться в помещении для прислуги.

— Получилось?

— Нам повезло. Удалось устроиться в дворницкой. Обе комнаты занимал дворник с женой, но он, помня о благодеяниях бывших хозяев, потеснился и пустил нас в меньшую.

— И никто не донес на вас властям?

— Некому было. Прислуга давно разбежалась, дом заселили новыми жильцами. В основном служащими вновь созданных советских учреждений. В лицо нас никто не знал, а если и интересовались, то дворник говорил, что мы дальние родственники его жены.

— Верили?

— Конечно! После голода, скитаний и потери близких людей мать сильно изменилась. Худенькая, печальная, скромно одетая молодая женщина с ребенком… таких тогда было тысячи.

— А документы? Неужели ни разу не проверили?

— У нас была справка. Нам ее добыл все тот же дворник. Обменял на мамино кольцо с бриллиантом. По ней мама числилась вдовой красноармейца. Справка, конечно, была слабенькая, на работу с такой справкой идти устраиваться было опасно… могли ведь и проверить… поэтому мы старались не высовываться, даже от дома дальше чем на пару кварталов не отходили.

— На что же вы жили?

— Чтоб не умереть с голоду, мама подрабатывала мытьем полов у новых жильцов нашего бывшего дома.

— Бедная! Как же ужасно она себя при этом чувствовала!

Софья Августовна печально качнула головой:

— Теперь мне понятно, насколько ей было тяжело, но тогда, девочкой, я этого, конечно, не сознавала.

— Она никогда не жаловалась?

— Моя мать была сильным человеком и все беды переносила стойко. Кое-как обустроив комнату теми немногими вещами, что удалось привезти с собой из Павловки, она вела себя так, будто это место и было нашим настоящим домом, и ничего другого мы никогда не знали.

— Вам удалось вывезти из Павловки часть вещей?

— Ну, это громко сказано! Как думаете, сколько могли унести на себе молодая женщина и ребенок?

— Не много.

— Вот именно!

— А картина? «Христос в терновом венце»? С ней что стало? — с замиранием сердца спросила я.

— Мы привезли ее с собой, — кротко отозвалась Софья Августовна.

— Вот как… — растерянно пробормотала я, чувствуя, что голова потихоньку начинает идти кругом.