Страсти по Веласкесу

— Она висела в нашей комнате, вон на той стене. Правда, недолго, — с безмятежным видом продолжала рассказывать старушка.

— Украли?!

— Нет, мать отдала ее собственными руками.

У меня и раньше-то не сходились концы с концами, а тут я совсем растерялась:

— Кому?

— Юрию Всеволодовичу Краснову.

Сообщила она это с таким видом, словно я отлично знала Юрия Всеволодовича и потому любые объяснения тут были излишни.

— Чудненько! Драгоценную картину сняли со стены и без лишних слов вручили какому-то господину. И вы говорите об этом так спокойно? Но это же был Веласкес! И потом, это же был талисман вашей семьи! — не удержалась я.

Ответом мне было невозмутимое молчание и ироничный взгляд не по-старчески ярких глаз.

— Хорошо, не хотите объяснять, почему ваша мать совершила этот безумный поступок, и не нужно! Но тогда хотя бы, сделайте милость, намекните, откуда взялся этот тип?

Мое поведение уже выходило за рамки дозволенного, а значит, грозило мне неприятностями. Софья Августовна могла не на шутку обидеться, и тогда наши отношения прервались бы, едва начавшись. Все это я отлично понимала, но кипевшее во мне в тот момент раздражение выплеснулось наружу помимо моей воли, и поделать с собой я ничего не смогла. Странно, но Софья Августовна отнеслась к моему фырканью неожиданно мирно. Одарив меня долгим взглядом, она помолчала, будто прикидывая что-то в уме, а потом спокойно сказала:

— Пропажа картины меня действительно не волнует. Прожив на свете столько лет, перестаешь дорожить подобными вещами. Что касается Юрия Всеволодовича Краснова, моя мать знала его с давних времен. Он служил врачом в лечебнице.

— В Павловке?

— Да, лечебница была построена и содержалась на средства Мансдорфов.

Я слушала Софью Августовну и мучилась от нетерпения, ожидая, когда же она наконец назовет причину, по которой бесценная картина могла оказаться в руках доктора. То, что он некогда жил в Павловке, с моей точки зрения, не могло служить достаточным основанием для такого поступка.

Софья Августовна, несомненно, знала о моем нетерпении, но делала вид, что ничего не замечает, и рассказывала с прежней обстоятельностью:

— Юрий Всеволодович был человеком не только образованным, но и очень приятным в общении. Его с женой охотно принимали у нас в доме.

— Дружили семьями?

— Дружбой это назвать, конечно, было нельзя, но добрые отношения точно присутствовали. Когда у доктора родился ребенок, барон и баронесса стали его крестными родителями. Мансдорфы постоянно помогали семье Юрия Всеволодовича материально.

— Я все понимаю. Ваша мать хорошо знала доктора, он часто бывал в вашем доме, но ведь он все равно оставался чужим человеком. Софья Августовна, я никак не могу уразуметь, что заставило ее добровольно отдать ему картину? Неужели она ею не дорожила?

— Потому и отдала, что ничего ценнее у нее не было.

Ответ был дан, но он ничего не объяснил, и я разочарованно вздохнула. Я чувствовала, что мы еще долго будем ходить вокруг да около, пока наконец не доберемся до сути.

Софья Августовна усмехнулась и мягко сказала:

— Анна, отвлекитесь на время от мыслей о картине и представьте себе обстановку тех дней. Революция, крах привычного образа жизни, потеря близких людей, голод, каждодневная борьба за выживание. Да, моя мать была сильной личностью и держалась изо всех сил, но ведь душевные силы не безграничны. Поймите, к тому моменту она уже была и морально, и физически истощена. И когда она вдруг увидела на пороге своего дома старинного знакомого, человека из своей прошлой, счастливой жизни, которая теперь существовала только в ее воспоминаниях, она, конечно, расчувствовалась. Это же так естественно, Анна!

— Откуда же он взялся?

— Специально разыскивал нас.

— Все это время?