Страстная мечта, или Сочиненные чувства

Брехт считал, что во время спектакля следует избегать отождествления актера со своим персонажем. Это связано с тем, что Брехт опасался: если актер полностью перевоплотится в своего персонажа, то не сможет справиться с другими гранями роли, которые подразумевает постановка и замысел той или иной сцены. Как мы уже показали, его опасения были напрасны.

Станиславский был недоволен одной сценой в пьесе, в которой появляется продажный инспектор, оскорбляющий и обкрадывающий людей, и тому подобное. В этой сцене пьяному инспектору приходит в голову безумная мысль подговорить своих товарищей переодеться в грабителей, отправиться в лес и напугать одного своего приятеля. Так как роль инспектора исполнял великий Иван Москвин, публика реагировала на происходящее с живым участием и сопереживанием. Станиславский пытался изменить настроение публики так, чтобы они не сопереживали этому персонажу, а смеялись над его поступками, осознавая их бессмысленность и жестокость. Он окружил персонажа Москвина людьми, которые следовали за ним подобно хвосту собаки, поддакивали, подносили подушки, водку, стулья и другие вещи. Они должны были следовать за ним безоговорочно, даже если бы он вздумал забраться на дерево или принялся играть в напольные игры. Так вызывающий сочувствие шутник становился жестоким поработителем. Брехт посетил этот спектакль в Москве и отметил, что смех буквально застрял у зрителей в горле. Он назвал спектакль «целиком и полностью диалектическим» и, смеясь, добавил «в самом строгом смысле этого слова, создающим эффект отчуждения».

Коллега Брехта, Манфред Векверт, рассказал, как Брехт решал ту же проблему, работая над спектаклем «Мамаша Кураж». Зрители, посетившие этот спектакль в Цюрихе, в должной мере оценили жизненную силу и несокрушимость главной героини. Мамаша Кураж оплакивала гибель своих детей, обвиняя во всех бедах войну. Зрители упускали из виду, что как раз таким маленьким людям, которые принимают участие в войне, подобно мамаше Кураж, она выгодна и возможна. Зрителям не приходило в голову винить мамашу Кураж в гибели ее детей или видеть ее неспособность извлекать уроки. Когда Брехт ставил спектакль в Берлине, он попытался показать, что даже в минуту горя, когда в ее душе «мать» горюет, «торговец» продолжает подсчитывать выгоду. Вместе с Хеленой Вайгель – актрисой, игравшей мамашу Кураж, – им удалось создать нужный образ. Мать оплакивает участь дочери и проклинает войну, но при этом она не перестает автоматически определять на ощупь, как обычно делают торговцы, качество муки, которую ее дочь принесла из деревни. Эта сцена была одной из самых запоминающихся в пьесе. Зрители не могли не сопереживать страдающей матери и в то же самое время не могли не испытывать негодование по отношению к тем, кто во время войны продолжает вести свой грязный бизнес. Векверт справедливо отметил, что этот «эффект отчуждения» по Брехту ни в коей мере не исключал правдивости и достоверности той или иной сцены, что в полной мере совпадало с подходом Станиславского. При том что никогда не использовал понятие «отчуждения», он всегда предлагал актеру искать нечто противоположное, никогда не удовлетворяться театральной визуализацией персонажа, но пытаться обнаружить скрытые элементы, которые помогают создать свой неповторимый образ.

По словам Векверта, не столь важно, «проживает» ли актер свою роль по-настоящему или только демонстрирует эмоции зрителям. Станиславский, по его утверждению, никогда бы не стал обременять подобным «бюрократическим» вопросом великих актеров своей труппы. Но именно с этого начинается проблема способности актера выразить реальность работы над собой. Смогла бы другая актриса, выполнявшая указания Брехта, добиться такой же выразительности и убедительности как Хелена Вайгель? Эта существенная проблема так и осталась неразрешенной, ибо разве не талант актера определяет его способность создать любую реальность?