Страстная односторонность и бесстрастие духа

– Ослик Христов, ты ступаешь задумчиво,
Дума твоя – как слеза на реснице.
Что же тебя на дороге измучило,
Сон ли тебе окровавленный снится?..

– Люди, молю, не губите Спасителя,

На душу грех не берите вселенский.
Лучше меня, образину, распните вы,
Ревом потешу я вас деревенским.

Лучше меня вы оплюйте, замучайте,

Лучше казните публично осла вы.
Я посмеюсь над своей невезучестью
Пастью оскаленной, пастью кровавой…

…Господи, вот я, ослино выносливый,

И терпеливый, и вечно усталый, –
Сколько я лет Твоим маленьким осликом
Перемогаюсь, ступая по скалам?..

Выслушай, Господи, просьбу ослиную:

Езди на мне до скончания века
И не побрезгуй покорной скотиною
В образе праведного человека.

Сердце мое безгранично доверчиво,

Вот от чего мне порою так слепо
Хочется корма нездешнего вечности,
Хочется хлеба и хочется неба.

Духовный мир Блаженных вырос из мира ребенка, для которого отец, мать, брат, братья меньшие (собаки и кошки) – одна семья, одна вереница, в которую то там, то здесь нисходит образ Божий:

Еще молоко на губах не обсохло –
Зачем же ему обсыхать так поспешно? –
А мать протирает оконные стекла,
А я в колыбельке лежу безмятежно.

Оно не обсохло, когда я подростком

Бродил, не боялся ни лиха, ни худа…
Избыть в себе вечное чудо непросто,
Непросто избыть в себе мамино чудо.

Оно не обсохло, когда я впервые

Притронулся к тайне поспешной, телесной…
Ах, женские губы, они роковые,
Мои же во влаге молочной, небесной.

Оно не обсохло и позже, когда я

Уже пожилой и уже поседевший,
Простился с любимою мамой, рыдая:
– Куда же ты, матушка, в белой одежде?..

…Зима на дороге, сижу стариком я,

Душа изжитая от стужи продрогла,
А все на губах моих привкус знакомый,
А все молоко на губах не обсохло.

В поэзии Блаженных очень мало страстей и радостей зрелых лет. Сперва детство, потом порог смерти. И за порогом, в посмертии – новая встреча с отцом и матерью. Мать занимает в его мире не меньшее место, чем Лаура – в сонетах Петрарки:

Мать, кроткая, седая, голубиная,
Скитающаяся в пустыне ночи,
Меня сперва позвавшая по имени,
Потом пролепетавшая: – сыночек…

Я остановлен этим тихим голосом,

А матери уж нет на прежнем месте –
Струятся звездами седые волосы,
Струятся серебристые созвездья.

Путь в небо идет от каждого трепетного сердца. Каждая тварь жаждет вечности, и в этом мире нет никаких низких, недостойных неба, существ. Все живое – единая плоть, трепещущая от любви и страха. И кошка, которую гладит ребенок, похожа на маму:

Еще я ребенком играю с домашнею кошкой,
Она добродушна и даже похожа на маму,
Еще я не знаю, что время стоит за окошком,
Что заступом роет оно неприметную яму

И мама моя упадет в эту яму со вздохом –

Она-то ведь знала, какая здесь кроется тайна,
И я собирать буду мертвую маму по крохам,
И вдруг я живою увижу ее неслучайно…