Страстная односторонность и бесстрастие духа

Не знаю, где, за часом час,
Я падал в ночь свою начальную…
Себя я помню в первый раз
Заброшенным в толпу печальную.

Казалось, тут я жил века –

Под этой неподвижной сферою…
Свет был щемящим, как тоска:
И серый свод, и море серое.

Тут море делало дугу,

Всегда свинцово-неколышимо,
И на бесцветном берегу
Сновали в мусоре, как мыши мы.

Откос покатый с трех сторон

Наш котлован замкнул барьерами,
Чтоб серым был наш труд и сон,
И даже звезды мнились серыми.

Невидимый – он был могуч –

Размеренно, с бесстрастной силою,
Швырял нам с этих скользких круч
Работу нудную и хилую.

Матрацы рваные, тряпье,

Опорки, лифчики подержанные
Скользили плавно к нам в жилье,
Упругим воздухом поддержанные.

Являлись с быстротою пуль –

В аду разбитые, на небе ли –
Бутылки, склянки, ржа кастрюль,
Осколки ваз, обломки мебели.

Порой пять-шесть гигантских морд

Из-за откоса к нам заглядывали:
Торчали уши, взгляд был тверд,
И мы, на цыпочках, отпрядывали.

Мы терли, драили, скребли,

И вся душа была в пыли моя,
И время реяло в пыли,
На дни и ночи неделимое.

Лет нескончаемых черед

Был схож с тупо-гудящим примусом;
И этот блеклый, точно лед,
Промозглый мир ми звали Скривнусом.

Порой я узнавал в чертах

Размытый оттиск прежде встреченных,
Изведавших великий страх,
Машиной кары искалеченных.

Я видел люд моей земли –

Тех, что росли так звонко, молодо,
И в ямы смрадные легли
От истязаний, вшей и голода.

Но здесь, в провалах бытия,

Мы все трудились, обезличены,
Забыв о счетах, – и друзья,
И жертвы сталинской опричнины.

Все стало смутно… Я забыл,

Как жил в Москве, учился в Орше я…
Взвыть? Шевелить бунтарский пыл?
Но бунтаря ждало бы горшее.

А так жить можно… И живут…

Уж четверть Скривнуса освоили…
На зуд похожий нудный труд –
Зовется муками такое ли?!

Страшно другое – этап в штрафные миры возмездия. Демоны готовят его примерно так же, как на земле; и так же дрожат з/к з/к: