Страстное тысячелетие

— Каков же упрямец! Его секут, а он молчит. Я бы подумал, что он и говорить не может… Хватит!!! Довольно! Разошлись — скоро уже и мяса на спине не останется! Так сечёте, что кровь брызжет! Уже и до меня капли долетают. Вот и на руке капля. Капля его крови на моей руке. Одна только капля. А как неприятно. Обтереть… Ну, что, угомонились вы? Отпустим его теперь?

— Смерть! Распять! Казнить!

— Научился ты уважать Рим, Иисус?

— Я его презираю ещё больше.

— Ты надолго запомнишь эти плети, я надеюсь.

— Рим будет помнить о них всегда.

— Рим о тебе даже не узнает, Иисус.

— Этот Рим скоро погибнет.

— Ты слышишь, Иисус, твои сограждане ещё громче кричат «Распни!»

— Вы опустили их до скотского состояния, поэтому они при виде крови теряют голову. А мне противно видеть твою кровь. Я не кровожаден. Уведите его.

— Распни его, Пилат!

— Да вы что, ополоумели? Как однако легко требовать смерти, когда не от тебя зависит решить это дело… И как тяжело отправить на смерть того, к кому не питаешь ненависти, когда лишь от тебя зависит — жить ему или умереть…

— Распни! Распни!

— Так вы не хотите, чтобы я его помиловал?..

— Распни!

— Распять?..

— Распни! Распни! Распни!

— Эй, вы там, хватит! Хватит орать, я говорю. Прочь его от меня — делайте с ним, что хотите, и чтобы я больше его не видел и не слышал о нем! Вам нужно С меня довольно. Такой день испортили. А ведь ещё и праздник. Прочь его увести. Хотите распять — так распните. Кажется, у Ирода довольно стражников для этого дела. А я умываю руки.

* * *

— Иисус, сын Иосифа, ты называл себя Христом и царем Иудейским. Ты призывал к мятежу против власти Тетрарха Ирода, призывал к неповиновению святой церкви, клеветал на первосвященников Каиафу и Аннана, оскорбил Прокуратора Понтия Пилата. Ты бесчинствовал в храме. За эти преступления ты приговорен к распятию на кресте до смерти, и приговор этот будет сейчас исполнен. Тебе даровано право поцеловать детей, обнять жену и выпить уксус с добавлением полыни и желчи для притупления боли. Желаешь ли ты воспользоваться дарованным правом?

— Жены у меня нет, дети же мои — все вы, не хватит моей жизни всех поцеловать. От уксуса я отказываюсь. Нет такого уксуса, что смирил бы боль моей души.

— Начинайте.

* * *

— Отец, если бы ты помог мне найти сил испить эту чашу!

— Вы слышали? Он просит пить!

— Дайте ему уксус!

— Вот, славная мысль! Да только как?

— Губку смочите и на копье подайте.

— Голову отворачивает.

— Пей, Иисус!

— Отец! Тебя вспоминаю перед смертью своей. И душой устремляюсь к тебе…

* * *

— Великий прокуратор Понтий Пилат извещает о том, что он прощает смутьяна и преступника Иисуса из Назарея и разрешает снять его с креста.

— Это он нарочно ждал, пока он умрет!

— Молчи, женщина, как бы прокуратор не передумал.

— Слава великому и милостивейшему прокуратору Понтию Пилату!

* * *

— Ну, что, Админ, спокойно стало в Иудее?

— Великий тетрарх! Всё замечательно! Народ славит великого тетрарха Ирода Антипу за установление мира и спокойствия в стране.

— Уж прямо так и славит? Твои крикуны, что ли, стараются?

— И мои люди присоединяют свой голос к голосу народа.

— Ну, я, право, так и думал. Надеюсь, этого Иисуса скоро позабудут.

— Уже позабыли, и памяти о нем нет.

— Как так? Тело-то его погребли ли?

— Тело отдали матери и она с его полюбовницей его унесли в пещеру, обернув плащаницей. Умастят благовониями, и похоронят, как выберут подходящее место.

— Они выберут место? Это твои люди должны выбрать место — там, где дожди смоют холм могильный и ветры разрушат памятник! Там, куда людям идти далеко, а зверям да ворам могильным близко. Чтобы силы природы стерли память о нем. Нам над могилой глумиться негоже, но и не годится преступника хоронить с законопослушными гражданами.

— Уже изыскивают такое место, как ты изволишь описать, великий тетрарх.

— Ну, хорошо, ступай.

* * *

— Админ, что это ты такой неопрятный врываешься в мой дворец? Гляди-ка весь в пыли, борода всклокочена, волосы растрепаны, да и потом от тебя разит же! Ну, отвечай, случилось что?

— Пропало тело.

— Какое тело?

— Иисуса казненного пропало тело. В народе волнения, молва идет, что казненный воскрес.

— Да ты-то сам поверишь ли в этот вздор?

— И верить не могу, и другого объяснения не вижу тому, что труп пропал.

— Так его, верно выкрали!

— И я бы так решил, да приказал я на всякий случай следить за пещерой, куда его отнесли.

— Так что же?

— Молвят, что в пещеру заходили только женщины и один мужчина. И выходили тоже женщины и один мужчина. Больше не выходил никто и трупа не выносили.

— Женщины, мужчины!.. Кто выходил, кто входил, это отмечено?

— Мать Иисуса, Мария, также полюбовница, тоже Мария. Ещё несколько женщин. Что за мужчина заходил, не приметили.

— Не приметили! Верно, пьянствовали твои люди!

— Только грелись ночной порой. Костер-то им разжигать не велено было.

— Ну, так и есть. Видать, они так прогрелись, что и не заметили, как труп похитили. Оно и ладно. Не будет могилы, не будет и паломников… Так оно и лучше. Только вот слухи эти… Пресечь! Сказывать, что шакалы под камень подрыли и труп на месте и съели.

— Так и будут сказывать, великий тетрарх.