Страстотерпицы

Сама она не покладала рук. Она не только топила печи и мыла полы. Она ездила за продуктами, кормила свиней в придетдомовском свинарнике, курей и уток, и мыла ребятишек в бане. Вдобавок она не пила, как Василий, и не ворчала, как он, что перерабатывает, и Надежда Петровна надышаться на нее не могла. Чтобы удержать ее покрепче, она уже подумывала перевести Аришку на легальное положение. Все же сирота, препятствий не будет! Но Большая Павла воспротивилась.

– Че ж, при живой бабке в сироты записываться! – сказала она ночью матушке Таисии. – Я еще в силе, слава богу! А на что мне сила, если я последыш свой не выкормлю!

Ей казалось, что матушка Таисия соглашалась с нею. Свой обед Большая Павла отсылала с Аришкой для маленькой Павленки. Так что кормила обеих девок… А уж когда она получила зарплату в двадцать семь рублей, то ей подумалось, что так, поди, и баре не жили в старые времена. Уж больно хорошо ее матушка устроила.

Но все же Большая Павла скучала по колхозу. Она скучала по той слаженности и общности жизни, чему-то неповторимо родному, что было в народе в войну. Они не считались друг с другом, делились последним… Что одна семья жили…

А нынче что-то сломалось в народе. Нет, он еще тот же. Еще краше, может, телесно глядится. Девки народились, что опята на белой березе. Плотненькие, ровненькие… Облепили матушку… Грамотные все… Туфли носят! Не ичиги… А все уходило что-то из народа… Из самой его сердцевины. Тихо истекало что-то важное и нужное… Клейковина, которая крепко склеивала людской сброд в народ…

Как-то Надежда Петровна, щелкая на своих ширококостных счетах, улыбнулась всем своим мягким, в ямочках лицом и сказала Ревекке Айзековне:

– Если бы не колхозы, дорогая коллега, страна бы не победила фашизм. Кто кормил фронты?!

Айзековна выгнула свою спесивую бровь:

– Я желала бы вам напомнить, дорогая Надежда Петровна, что наше правительство все и всегда делает правильно! И если колхозы ликвидируются, значит, так надо! Я прошу вас не разводить в детском доме антисоветчины!

Рука директорши застыла над счетами.

– Какая антисоветчина, Ревекка Айзековна?! Ведь колхозы были созданы тоже по инициативе нашего правительства, – медленно ответила директорша.

– Палача Сталина!

Большая Павла встала и тихо вышла из кабинета директора. Она пошла искать Аришку, которая пела в хоре. Аришка, увидав бабушку, сразу вышла из своего ряда. Она растет покладистой и работящей во всем…

Когда они накормили свиней и загнали птицу в курятник, Большая Павла оставила Аришку на ужин, а сама пошла домой… У речки перед мостиком она остановилась, поставила наземь сумку с кастрюльками для Дуняшки и ее внучки и, глядя на воду, подумала с печалью: «Жрет Айзековна директоршу. Место ее хочет… И ведь сожрет с потрохами. На днях обвинила ее принародно, что Петровна покрывает расхитителей социалистической собственности. Она поймала подавальщицу Ангелину, когда та несла кухонные помои домой. А Петровна сказала: «Пусть хоть помои им пригодятся. От них только мухота плодится. Нашим-то свиньям варят отдельно…»

Да, все меняется! Ревекка Айзековна – завуч в детском доме по воспитательной части. Везде сует свой нос. Чихвостит Сталина, которого превозносила до небес все эти годы… И племянника своего в детский дом устроила… По художественной части.

Недавно, заглянув в поисках Аришки в красный уголок, Большая Павла увидела Айзековну на коленях у племянника…

Да, жизнь идет как есть. Как река течет… Воды те же, а берега меняются. Правда ведь, матушка Таисия?! Такая она, жизнь…

Глава вторая Этажи

Весною Зойку освободили подчистую. Она заехала к Капитолине в Иркутск со своего поселения. Сидела в общежитии на табуретке, крутила «козью ножку» из нарезанных кусочков старой газеты, мусолила по губам и оценивающе, впрямую глядела на землячку.

– Похорошела! – наконец оценила она. – Прямо как цветочек вся… Смотри, не прогадай, как я… По дешевке-то свою красоту не отдавай… Задаром… Пользуйся ею. А на меня не смотри. – Зойка заметила смущенный взгляд Капитолины. – Я на воле быстро отъемся.

– Да, на омуле…

– Нет, я в Култук не поеду! Все! С Култуком покончено. Ну, не гляди на меня так. Ну, гляну я на дочку… Увижу и что?! Сердце себе только порву! В Култуке я не нужна. Куда я там устроюсь? Я ничем там не помогу ребенку. Куском ее буду объедать! Ничего, наши бабки подымут девок! Твоя Большая Павла, она весь Култук подымет, не то что девчонок наших…

– А ты куда?

– В солнечный Магадан, подруга. Там я как барыня устроюсь. У меня там счастье! У меня там любовь! Че вылупилась! Любовь всей моей жизни!

– А кто он?

– Вор! Кто в Магадане еще может быть?! Авторитетный, короче, вор!

– А он что… Он там работает?

– Ой, Капка! Какая же ты еще дурочка! Он там…. Ему еще два года досиживать! Я за ним в огонь и воду. Не то что в Магадан. Наконец-то я мужика встретила… Люблю его смертно! В жизни так никого не любила…

Капка даже в разговоре едва узнавала землячку. Худущая, вся острая, уже редкозубая, говорит она каркающим, трескучим голосом, смотрит исподлобья.