Страстоцвет, или Петербургские подоконники

Пятнадцатилучистый сложный зонтик
Из ядовитых беленьких цветов,
Зовущихся — так памятно — цикутой.

В 900-е годы уже все растущее, цветущее, зеленеющее и пахнущее казалось Константину Бальмонту то-тально опасным для его жизни: «…жадны, как звери, растенья… кровавы гвоздики… Мне страшен угар ароматов и блесков цветов… Цветочный кошмар овладел распаленной мечтой… Страшною стала мне даже трава…» Так что неизвестно еще, что лучше для душевного здоровья поэта. Во всяком случае, среди комнатных цветов, — а именно им отдавал предпочтение Валерий Брюсов, — нет и не может быть ядовитых и дурно пахнущих. Такие растения просто-напросто отбраковываются и на подоконниках долго не задерживаются. И если, скажем, Зинаида Гиппиус устраивает в стихах «цветочный кошмар» из подручных средств — при помощи стоящего в спальне арума, — то можно быть уверенным, что все эти «ядовитые испарения» — плод ее декадентской фантазии.

Реалистические пейзажи и натюрморты с натуры — излюбленный жанр искусства девятнадцатого века — в начале двадцатого спросом не пользовались. Поэты старой школы прилежно старались следовать жизненной правде, отталкивались от конкретных реалий, считая слово вторичным по отношению к предмету описания. Закономерно, что часто они терпели на этом пути досадные поражения: консервативная система поэтики отторгала фонетические эксперименты. Все нововведения — и словарь, и ритм, и рифмы, и тематика, — все это взаимосвязано в литературном процессе, все подчинено общим законам эволюции.

Рис. 17. Цветущий рододендрон

Афанасий Фет, создатель образцовых буколик и георгик, как-то вздумал ввести в литературный обиход новый цветок, появившийся в столице и усадьбах, — рододендрон. Видимо, он полагал, что стоит ему воскликнуть заветное: «Рододендрон! Рододендрон!» — и перед глазами читателя возникнут только что открытые оранжереи Императорского Ботанического сада с роскошными кустами белых, розовых и пунцовых цветов. Не тут-то было! Рододендрон не прижился в рифмованном тексте, несмотря на всю красоту визуального образа, скрытого под смешным набором букв. Он выглядел как громоздкий словесный сундук, неприличный в интерьере лирической гостиной. Насмешки первых слушателей отбили у А. Фета охоту печатать рискованное сочинение.

Рододендрон! Рододендрон!
Пышный цвет оранжереи,
Как хорош и как наряден
Ты в руках вертлявой феи!
Рододендрон! Рододендрон!

Тургенев выучил неуклюжий текст наизусть и при каждом удобном случае с готовностью декламировал его как образец бессмыслицы:

Рододендрон! Рододендрон!
Но в руках вертлявой феи
Хороши не только розы,
Хороши большие томы
И поэзии, и прозы!
Рододендрон! Рододендрон!

Герцен в рассказе «Скуки ради», через двенадцать лет после создания злополучного стихотворения, злорадно припомнил, вложив в уста персонажу такие слова: «Я всегда завидовал поэтам, особенно „антологическим“: напишет контурчики, чтоб было плавно, выпукло, округло, звучно, без малейшего смысла: „Рододендрон — Рододендрон“ — и хорошо».

Рододендрон! Рододендрон!
Хороши и все нападки
На поэтов, объявленья,
Хороши и опечатки,
Хороши и прибавленья!
Рододендрон! Рододендрон!

Афанасий Афанасьевич сам напророчил: «Хороши и все нападки».

«Фет прелестен, но стоит на опасной дороге, скаредность его одолела, он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег. Раз вбивши себе это в голову, он не слушает никаких увещеваний, сбывает по темным редакциям самые бракованные из своих стихотворений, и есть надежда, что наконец „Трубадур“ и „Рододендрон“ будут напечатаны». Это уже А. В. Дружинин — в письме к Льву Толстому.

Бедный «Рододендрон» был напечатан после смерти создателя, спустя 45 лет после написания, в «Северных цветах» на 1901 год. К этому времени эстетические вку-сы успели смениться, рифма «азалий — печали» стала почти такой же банальной, как «роза — мороза», но никому и дела не было до того, что азалии — тот же рододендрон. Профессионалы-литераторы Афанасия Фета не реабилитировали. Новое литературное растение отличалось от злополучного фетовского благозвучным псевдонимом и удобством рифмовки, и великолепный оранжерейный куст в ХХ веке завоевал русский стих под именем азалии. Певцом нежного цветка стал Иннокентий Анненский. Свою музу (в стихотворении «Моя тоска», посвященном М. А. Кузмину) он увидел такой: