Страстоцвет, или Петербургские подоконники

Ну конечно, зритель прекрасно знал уже такие пальмы: звались они латаниями. Партер, с чувством исполненного гражданского долга, сочувственно кивал в ответ, вспоминая обстановку своих квартир; галерка завидовала, но от этого еще больше сопереживала романтическим устремлениям провинциальной барышни, — цели и надежды, а также противники у них были общие. В середине первого действия являлся со службы главный герой пьесы, высокопоставленный чиновник Иван Миронович, — сухарь и ретроград, душитель всего живого, заставлял расставить растения симметрично, «как у всех», по углам, и разрушал созданный трепетными руками зеленый рай. Торжествующий фикус возвращался на свое законное место, косный порядок вещей был восстановлен. И в этой точке находилась завязка произведения, здесь впервые намечался конфликт между непримиримыми идейно-нравственными позициями, и зритель предчувствовал трагический финал. В конце драмы Вера Павловна гибла, как та самая пальма, если бы ее высадили на опушку березовой рощи.

Отцы и дети, архаисты и новаторы, пошлая проза жизни и прекрасные идеалы — фикус и пальма. Благородная пальма, бросившая вызов русским морозам. Особенную симпатию у современников вызывала такая, знаете ли, с протянутыми к небу и солнцу лапами, не смирившаяся со своим унизительным местом в углу богатой гостиной. Она вся была — дитя добра и света, луч солнца в темном царстве, она стремилась вырваться из аристократического дома, разорвать постылый брак с фикусом, уйти в народ и послужить ему. И вдобавок ко всем достоинствам наша героиня носила романтичное имя. Латаний, мечтаний, созданий — чего-то высокого и страстно-го жаждала душа поэта. И латания трепетала в ответ каждым своим листочком.

Глава четвертая. Еуы

Представим, что герань называли бы в России ее настоящим именем — пеларгонией, как рекомендует ученая книга Гесдерфера — Семенова. Немцы, в отличие от французов, не ошиблись при переводе: geranos — по-гречески «журавль», а pelargos — «аист», и первый переводчик перепутал на самом деле птиц. Мы же, вслед за французами, внесли путаницу в название цветка: «Герань ты моя, герань, не рань ты меня, не рань». И вдруг: пеларгония. Это как гармошку приказали бы вдруг именовать китайским ченгом. Вне всякого сомнения, литературная судьба цветка по имени пеларгония сложилась бы по-иному: и размер стихов был бы другим, и встречалась бы в поэзии пеларгония реже (одно дело — ямб, другое — анапест), и под рифму почти не попадала бы (с чем рифмуется благозвучное слово, страшно вымолвить: агония, какофония), а значит, не могла бы быть главным героем.

Рис. 13. Королевская бегония

Назови ее другим ласковым именем — журавельник — и считай, что вычеркнул из письменной литературы. Это ведь фольклорная, песенная нота, а деревенские поэты все больше про березу и полевые травы сочиняют, комнатные цветы для них не природа. К тому же народное прозвание цветка зачастую так образно, что поэту и добавить нечего. Например, всплеск патриотических чувств в 1812 году, заставивший офранцузившее-ся высшее общество вспомнить о своих корнях и срочно русифицироваться, привел к тому, что даже слово «бегония» получило ложную этимологию — от слова «бег», а сам цветок — обидное прозвище и его соответствующее истолкование. Бегонию стали в это время называть «ухом Наполеона». Действительно, крупные сизые листья одного из сортов бегонии, покрытые волосками и пронизанные толстыми прожилками, чем-то напоминают обмороженное ухо — чертово ухо, «ухо антихриста». Но дело не только в этом. Полное ботаническое название этого цветка — Begonia Rex, то есть королевская бегония. Rex — писали и на золотых французских монетах с профилем Наполеона. Ну что к этому добавить? Разве что необязательные сведения об истинной этимологии слова. Название образовано от фамилии немецкого генерала Бегона, а в старых ботанических книгах подобные растения с опушенными с внутренней стороны красноватыми листьями иногда именовали «растениями на генеральской подкладке». Такие цветы не рекомендуется опрыскивать и следует беречь от попадания прямых солнечных лучей.

Рис. 14. Лейка с длинным носком и однобокой ситкой

Фольклорная образность и «ненаучные» ботанические прозвания подчас свидетельствуют не столько об отличительных особенностях растения, сколько о характере того или иного народа. Так, бальзамин англичане называют Busy Lizzie (Деловая Лиззи) за его неутомимое цветение, немцы — Прилежной Лизхен, а русскому человеку главным показалось другое: растение требует обильной поливки, жадно до воды. Потому и кличут его, как непутевого деревенского пьяницу, Ванькой мокрым. Бальзамин в России — это цветок городских трущоб, скромный и непритязательный. Он мелькнул единожды в поэзии, да и то только в 1960-х годах, в «оттепельных» стихах Вероники Тушновой, когда понадобилось за него заступиться: