Страстоцвет, или Петербургские подоконники

Первый же сборник своих «взрослых» стихов Мария Моравская сначала хотела назвать тоже по-детски наивно — «Голубые лютики». Желтые лютики голубыми не бывают, но все равно название не поражало своей необычностью. Поэтессы вообще любят маленькие цветочки: «Лютики», «Анютины глазки», «Нарциссы», «Незабудки», — и ничего хорошего от этих книжек почему-то не ждешь. Но в конце концов сборник увидел свет под титулом «На пристани». Мария Моравская действительно была «чрезвычайно талантливой особой», как о ней отозвалась однажды скупая на похвалы Зинаида Гиппиус.

Еще в рукописи стихи Моравской были отправлены на отзыв Блоку. Это тогда было для дебютанток каким-то обязательным ритуалом, чем-то вроде права первой ночи, каким наделялся певец Прекрасной Дамы. Но Блок от этой литературной привилегии отказывался, книг незнакомых поэтесс не читал и, по обыкновению, отдавал их на суд своей матери. Как могла Александра Андреевна отреагировать на такие, скажем, строки?

Так по-книжному я думаю о южной природе…
Я не видела жарких стран…
Я сделаюсь горничной на пароходе
И уеду за океан.

«Может быть, Брюсов и Андрей Белый думают, что стремление на юг, в котором состоит почти все содержание, — это тоска трех сестер и вообще по земле обетованной. Они ошибаются. Это просто желание поехать в теплые страны, в Крым, на солнышко» — таков был строгий, но справедливый приговор матери великого поэта. Сашура только добавил от себя (почему-то в этой приписке на полях — стиль Ульянова-Ленина): «Очень, очень верно».

В 1917-м Моравская уехала в Японию, потом в США, оттуда — в Латинскую Америку, читала лекции в Чили на испанском языке. Английский язык тоже выучила и в прозе перешла на английский (лет на пятнадцать раньше Набокова). Написала «очень женский» роман о Февральской революции, стала довольно популярной беллетристкой. А еще — разводила попугаев.

Последнее письменное свидетельство о бывшей русской поэтессе М. Моравской относится к сороковым годам: в архиве И. Эренбурга сохранилось присланное в Париж ее письмо с благодарностью за давний пода-рок — посвящение стихотворения в сборнике Эренбурга 1916 года «Стихи о канунах». Лично знакомы они никогда не были, но Моравская в молодости видела мало тепла и внимания и потому тридцать с лишним лет сохраняла память о человеке, приветившем ее в самом начале пути. Узнала из американских газет, что Эренбург приехал в Париж, и наконец выполнила свой долг, поблагодарила. В конце приписка, извинение за вынуж-денную краткость послания: «Писать по-русски почти совсем разучилась».

«Give me please one ticket to Сalсutta!» Или на пароход, отплывающий в Южную Америку. На родину кактусов.

Глава десятая. Деревянные берега

Загадка, которую нетрудно разгадать: озеро стеклянное, берега деревянные. Окно и подоконник. Граница миров — большого мира города и маленького мира семьи, жизни на людях и жизни приватной, социального бытования человека — и быта. Окно соединяет и разделяет, именно здесь находится точка пересечения двух векторов: неторопливый взгляд в окно обитателя дома (любование или скука, ожидание или молчаливое прощание) и быстрый взгляд снаружи — не взгляд, а вороватое заглядывание в чужие окна (любопытство и смущение).

Всего лучше, если посягательства постороннего остановит плющ и ситцевая занавеска (вариант: пассифлора и тюлевая штора). Они вежливо, но твердо свидетельствуют, что в доме все благополучно и стены крепости надежно охраняются. Живая изгородь из комнатных цветов на первых этажах — вообще насущная необходимость.

Садовник часто бывает еще и сторожем. Такой сторож верен дому, но приветлив к чужим, он гордится своим садом и ободряет случайных зрителей: нечего стесняться — на цветы смотреть не зазорно, а хозяевам только приятно.

«Смотрите, как окно смеется», — сказала на улице незнакомая женщина, указывая на чисто вымытые стекла с кистями огненной герани. Цветы на окне улыбаются улице. Пустое окно недружелюбно, оно не сулит ничего хорошего (у А. Блока: «В окнах, занавешенных сетью мелкой пыли…»). Унылый репчатый лук в банке вместо тюльпанной луковицы — вынужденный компромисс обывателя, смирившегося с безрадостным существованием.

Рис. 41. Растения на дурно устроенном наружном подоконнике

Проснулся лук за кухонным окном
И выбросил султан зелено-блеклый.
Замученные мутным зимним сном,
Тускнели ласковые солнечные стекла.

Саша Черный. «Комнатная весна»

Подоконник подводит черту наших отношений с внешним миром. Он или подчеркивает резкость противостояния, или пытается смягчить ее, создавая на своих берегах модель мира-сада. Цветы на окне — бесстрашный маленький аванпост, выставленный человеком, вставшим лицом к внешней тьме.

Рис. 42. Растения на целесообразно устроенном наружном подоконнике