Страстоцвет, или Петербургские подоконники

За чахлыми горошками,
За мертвой резедой
Квадратными окошками
Беседую с луной.

Ин. Анненский. «Квадратные окошки»

Балконы и наружные подоконники с цветами — шаг во внешнее пространство, мирные переговоры комнаты с городом. Не поэтому ли один из советских градоначальников запретил наружные подоконники на окнах, якобы во избежание падения оных на головы прохожих? То, что на эти головы падают порой целые балконы, как-то меньше волнует власти. Не каждый владелец балкона в старом доме решится сегодня отягощать его цветочными ящиками.

На наружных подоконниках весной, когда еще только появлялся первый пушок чахлой городской зелени, высаживалась рассада растений самых незатейливых, с общим названием — летники. Наружных подоконников почти не осталось, зеленых балконов с каждым годом становится все меньше еще и потому, что самые неприхотливые растения с трудом выдерживают бензиновый смрад питерских улиц. Нарядный некогда город даже летом сохраняет унылый вид. Большая береза, выращенная на балконе последнего этажа старого дома за Казанским сбором, — крик гордого одиночки, не смирившегося с жизнью в каменном мешке исторического центра.

Другой питерский мэр, уже нового поколения, призывал горожан мыть окна. Действительно, подняв глаза на стену дома, — если только эта стена не брандмауэр, — по окнам всегда можно определить, отдельная квартира или коммунальная, а если коммунальная, то где в ней живут «приличные» семьи, а за какими пыльными и треснутыми стеклами без занавесок — люди опустившиеся, несчастливые; на недружное житье-бытье жалуются окна кухонь.

Рис. 43. Герань

Границы маленького мира священны, они охраняют последнее убежище человека — его частное пространство. Недаром тоталитарное государство с такой ненавистью относилось к невинным, казалось бы, комнатным цветам, клеймило герань и фикус как «попутчиков» мещанства, недобитков прошлого. За герань походя в одной из статей заступился Горький, но еще долго давление на порочащие связи человека с окошечным цветком то ослабевало, то усиливалось. «Как же так: резеда и герои труда — почему, объясните вы мне?» — как пелось в старой советской песне. В пьесе Сергея Третьякова «Хочу ребенка!» главная героиня Милда подавляет в себе все женское, все человеческое. Она рациональна, отсекает лишние с точки зрения классовой целесообразности рудименты; самое бесполезное чувство — любовь, но даже цветы для нее — всего лишь половые органы растений. Истинная, идеальная партийка. Благодаря таким замечательным людям вскоре невинное слово «сажать» вообще изменило свое значение и меньше всего стало связываться с растениями. О домашних цветах населению полагалось знать следующее: отравляющий газ люизит «представляет собой бурую, маслянистую жидкость с резким, раздражающим запахом, напоминающим запах листьев герани» (МПВО. Пособие по местной противовоздушной обороне. Л., 1941). Но школьники, штудировавшие эти пособия, уже не знали редких растений и не представляли себе ни запаха герани, ни запаха горького миндаля.

Рис. 44. Ношение противогаза в боевом положении

В послевоенные годы, когда все горшки можно было считать перебитыми, ополчились на невинную песню о ландышах. Люди старшего поколения помнят, как «ландыш» в публицистике стал синонимом пошлости. («Опять эти „ландыши“», — можно было сказать по любому поводу, если требовалось обличить обывателя.)

Рис. 45. Ландыш

Видимо, власти предержащие опять пугала нестандартность поведения и свобода выбора: «Ты сегодня мне принес не букет из пышных роз, не фиалки и не лилии…» Советский человек не должен был пренебрегать революционной символикой единственного благонадежного цветка: «Красная гвоздика, спутница тревог, красная гвоздика — наш цветок». Цветы тоже делились на «наши» и «не наши».

Взамен частной собственности — комнатного цветка, выбранного по собственному вкусу, народу были дарованы клумбы вокруг бронзовых и каменных вождей, гипсовых горнистов и пловчих. Зеленую травку полагалось коротко, по-военному стричь, цветочки сажались мелкие, обязательно красные. Эти знакомые каждому советскому человеку «кумачовые» кисточки-соцветья — шалфей всего-навсего, — у них, бедняжек, тоже есть имя. Словно в утешение нелюбимому цветку, огородному подкидышу на городской клумбе, ему дали пышное ботаническое название Salvia splendens — шалфей великолепный. Цветы маршировали строем, сливались в массу, складывались в пятиконечные звезды, серпы-молоты, буквы лозунгов. Каждый цветок в отдельности был невзрачен, но вместе они создавали такую же величественную картину, как парад физкультурников на Красной площади.

Рис. 46. Шалфей великолепный