Страстоцвет, или Петербургские подоконники

Оба процесса шли параллельно, развивались стремительно. Этому способствовало и то обстоятельство, что во Франции уже не только сложилась, но и была отшлифована до совершенства тонкая культура «органического», если так можно выразиться, искусства. С XVII века существовали королевские оранжереи, где выращивались цветы для вышивальщиц и мастеров-гобеленщиков. Специальные художники зарисовывали флору, и из этих эскизов с натуры потом слагались орнаменты знаменитых шпалер: так родился стиль «миль де флор» — лепестковый стиль. Изощренная красота творений мастеров соревновалась с естественной красотой природы, натуральные формы доводились до совершенства, специально обученные художники делали рисунки растений, по которым, в свою очередь, составлялись орнаменты, эскизы лепнины для фасадов зданий, образцы росписи фарфоровой и стеклянной посуды, придумывались модели светильников и люстр, создавалась мелкая пластика и даже мебель. Самая известная школа при оранжереях существовала в Нанси, сейчас это музей. К концу ХIХ века искусство оранжерейщиков и декоративное искусство стали во Франции вообще сообщающимися сосудами. Причудливые линии архитектуры, скульптуры, живописи и книжной графики эпохи модерн во многом обязаны своим происхождением французским садовникам, а они, в свою очередь, селекционировали растения в соответствии с меняющимися вкусами художественной элиты. Столица моды Париж диктовала свои законы и Европе, и России. Разумеется, многие формы экспортировались в уже готовом виде и переносились в другие культуры почти механически.

Рис. 69. Ботанический сад в Нанси. Ок. 1915 г.

Ранний русский символизм все-таки оставался несколько искусственным образованием — вроде «теплиц в лесу» (образ из поэзии М. Метерлинка). Период адаптации нежного французского цветка, декадентства, шел болезненно: культурный климат в России всегда был более суровым, чем во Франции. Но прошло совсем немного времени, и даже Ивану Бунину вычурные декадентские цветы перестали казаться и вычурными, и декадентскими. И если на подоконнике у него хризантемы и не стояли, то, во всяком случае, морозные узоры на стекле поэт уже запросто мог сравнить с «пышными и дорогими» хризантемами. Случилось это через шестнадцать лет после написания стихотворения «Полевые цветы», в котором поэт сформулировал свое эстетическое кредо. Кредо не изменилось, просто взгляд художника привык к новой красоте, перестал воспринимать ее как что-то чуждое, не русское, не родное.

Рис. 70. Разрез оконной теплички

На окне, серебряном от инея,
За ночь хризантемы расцвели.
В верхних стеклах — небо ярко-синее
И застреха в снеговой пыли.
Всходит солнце, бодрое от холода,
Золотится отблеском окно.
Утро тихо, радостно и молодо.
Белым снегом все запушено.
И все утро яркие и чистые
Буду видеть краски в вышине,
И до полдня будут серебристые
Хризантемы на моем окне.

И российский обыватель, еще не так давно насильно приученный к картошке, с не меньшим усердием осваивал агрокультуру лимонов, апельсинов и померанцев: ученики у французов оказались прилежными, и не только среди стихотворцев. Вопреки скепсису Ивана Бунина заморский лимон прекрасно прижился на подоконниках русских изб, освоился, расцвел и стал обильно плодоносить. Так что будем благодарны строгому реалисту уже за то, что он первым подметил это увлечение, охватившее русское общество вплоть до самых низов.

Рис. 71. Привитое апельсинное деревцо