Страстоцвет, или Петербургские подоконники

То, что появлялось во Франции, на следующий день становилось известно в Москве и Петербурге. Кто-то из наблюдательных критиков начала ХХ века заметил, что для русского художника путь на Восток всегда проходил через Париж. Русские модернисты у французов и прочих немцев учились прилежно. Брюсов неплохо знал французский, переводил не только стихи, но и теоретические статьи своих старших современников. Делал это небрежно, но прицельно: по точному слову исследователя, переводил не столько стихи, сколько поэтику. В его рабочих тетрадях рядом с черновиком собственных заметок есть перевод фрагмента сочинения Малларме. Он начинается словами: «Глубокое заблуждение — когда пытаются изобразить что-нибудь кроме (например) ужаса, навеваемого темным лесом… ни в каком случае не самый лес». Тезис был спорным, московскому символисту хотелось изобразить и то и другое. Леса в родной Костромской губернии могли нагнать ужас разве что на какого-нибудь жителя Явы, русскому писателю, противнику натурализма, в них искать было нечего. Странно, что именно образ ужасного леса так запал в душу будущему автору «Криптомерий».

С начала 1880-х годов в России начинают воодушевленно осваивать «Цветы зла» Ш. Бодлера. Одна из ключе-вых статей о Бодлере принадлежит Константин Бальмонту, она опубликована в качестве предисловия к сборнику стихов Бодлера (в переводах народовольца П. Якубовича!) и описывает поэтику французского «архидека-дента» в самых туманных красках, как некое «мертвое, заколдованное царство», где растут «только ядовитые растения, с мрачно-причудливыми очертаниями». Смеем предположить, что знаменитое стихотворение самого К. Бальмонта «Victoria Regia» создавалось, скорее всего, по впечатлениям от посещения оранжерей с тропическими растениями в Санкт-Петербургском Ботаническом саду; в Южной Америке Бальмонта легче представить потягивающим текилу где-нибудь в уютном кабачке, чем путешествующим по девственным берегам Амазонки. Роскошное водное растение было доставлено в Императорские теплицы незадолго до того, как К. Бальмонт решил его воспеть.

Вестник садоводства. 1912. № 2. Харьковский базар хризантем 1911 года.

Три года назад хризантемы, например, были в Харькове дорогим и редким цветком, настолько редким, что многие интеллигентные лица не знали их и слово «хризантемы» многим было непонятно. Когда в 1909 году отделение садоводства харьковского общества сельского хозяйст-ва решило устроить 1-ю выставку хризантем, то устроителям пришлось выслушать много сомнений, а в некоторых случаях и шуток по поводу этой затеи… Как-никак, а культура хризантем улучшается у местных кустарей. По обыкновению, хоро-ша культура у психиатрического отделения Харьковской губернской земской больницы. Учреждение это выписало в прошлом году партию хризантем (около 50 сортов), и ныне сортов 5 зарекомендовали себя столь хорошо, что будут размножаться в большом количестве.

Что именно поражало взор европейца во второй половине ХIХ века, можно узнать, полистав каталоги марок французских колоний. Расширению эстетических представлений предшествовало реальное расширение мира — в его пространственном измерении, в географических координатах. Шло активное освоение колоний, и в Старый Свет из Азии и Африки именно в эти годы во множестве привозились неведомые доселе представители флоры тропических стран. Скудная фантазия «белого человека» и вообразить не могла такой роскоши форм и красок. В большинстве своем эти цветы легко приспосабливались к жизни в комнатах; разве что с орхидеями оранжерейщикам пришлось повозиться, да и то только потому, что вид изнеженного цветка обманул их, и орхидею поначалу «душили» в слишком жарких и влажных теплицах.