Стратегия конфликта

Главное, что делает советскую или китайскую границу в принципе столь подходящим или очевидным местом для проведения ограничительной линии в случае войны — это, что в соответствующей области обычно нет других подходящих для этого линий. Для западных войск пересечь русскую границу означает бросить вызов — не физический, а символический — территориальной целостности СССР и продемонстрировать (или, по крайней мере, намекнуть) намерение продолжить в том же духе. Если нельзя найти некий «очевидный» предел внутри границ, такой, чтобы русским было ясно, где мы намерены остановиться после пересечения границы, и чтобы при этом нам самим заранее был очевидно, что это именно тот предел, до которого русские позволят нам дойти, и чтобы русские знали, что нам об этом известно, то кроме государственной границы не существует никакого иного места остановки, которое было бы молчаливо признано обеими сторонами. В этих обстоятельствах для СССР оставить нарушение границы без принятия существенных ответных мер означало бы признать, что советская территория является законным объектом нападения в рамках постепенно расширяющейся войны. Таким образом, политическая граница полезна в качестве крайней точки, а не обязательна в качестве таковой в силу закона; и она полезна обеим, сторонам в отсутствие других явно распознаваемых альтернатив, поскольку обе стороны заинтересованы в том, чтобы найти некий предел. Граница обладает уникальностью, которая делает ее приемлемым пределом. Это одна из немногих линий — возможно, единственная, но в любом случае одна из немногих — которые, будучи прочерчены в данном региона, могут быть молчаливо признаны обеими сторонами как «очевидный» географический предел, который могут наблюдать обе стороны. Такая линия имеет необоримую силу суггестии, претензию на внимание, и отказ от нее мог бы показаться — в отсутствие других ясно распознаваемых альтернатив — отказом от любого ограничения.

Но если соображения политической границы и принадлежности к стране все же представляются юридическими и потому реальными, рассмотрим некоторые иные признаки, значимые в процессе ограничения. Во время войны в Индокитае мы оказывали большую помощь техникой, но не живой силой. Мы предоставляли оборудование, командование и советников греческим войскам, ведущим войну с партизанами, но не боевые части. Националистическому Китаю [Тайваню] в Тайваньском проливе мы обеспечили прямую поддержку нашего флота. Думается, в Индокитае мы могли бы оказать поддержку с воздуха французам и вьетнамцам, и при этом китайцам и русским не показалось бы, что мы «вовлечены» в эту войну, как если бы мы ввели туда наземные войска.

Экономисты могут утверждать (с той же убедительностью, что и те, кто утверждает, что «точечно» применяемые маломощные ядерные вооружения есть всего лишь еще одна форма артиллерии), что в военной кампании техника и живая сила являются взаимозаменимыми ресурсами, что вмешательство с воздуха «на самом деле» не отличается от наземного вмешательства, что для войск, которым не хватает навыков командования и планирования боевых действий, военный интеллект столь же важен, как ноги и мускульная сила. Споры о переопределении функций родов войск в свете современного развития вооружений и о полезности определения функций вида вооруженных сил или рода войск в терминах используемых средств передвижения наводят на мысль, что различие между воздушными и наземными или между морскими и наземными силами не основано ни на чем, кроме традиции. Смысл всего вышесказанного в том, что в деле ограничения войны традиции имеют значение.

Фактически, анализируя ограниченную войну, мы имеем дело с традицией. Мы имеем дело с прецедентом, конвенцией и силой внушения. Мы имеем дело с теорией неписаного права — с конвенциями, выполнение которых в общем обеспечивается потребностью во взаимной выдержке для того, чтобы избежать взаимного уничтожения, и санкция которых в каждом отдельном случае состоит в риске того, что нарушение правила может привести к его разрушению, и что это в свою очередь может привести к установлению взаимно менее благоприятного ограничения или к отсутствию ограничений вообще, а также может еще более ослабить еще ненарушенные правила, так как даст наглядные доказательства того, что «авторитет» этих правил не есть нечто само собой разумеющееся.