Атомное оружие делает отличным от обычного именно сильная традиция, гласящая, что они
Традиции, или конвенции, — это не просто аналоги установления пределов войны или их любопытный аспект. Традиция, прецедент или конвенция и есть сущность этих пределов. Основной признак любого предела в ограниченной войне состоит в психической, интеллектуальной или социальной характеристике, взаимно признаваемой обеими сторонами и имеющей некую власть, исходящую главным образом из явно воспринимаемого взаимного подтверждения, из «молчаливой сделки». И конкретный предел приобретает влияние из-за отсутствия уверенности каждой из сторон в том, что могут быть найдены альтернативные пределы, если не придерживаться данных пределов. Рациональная основа существования предела формальна и казуистична, она не имеет правового, морального или физического характера. Пределы могут соответствовать юридическим или физическим различиям или моральным ограничениям. Они действительно должны, как правило, соответствовать чему-то, что придает им уникальный и качественный характер, что обеспечивает некий фокус сходимости ожиданий. Но их авторитет заключается непосредственно в ожиданиях, а не в тех предметах, к которым ожидания прилагаются.
Возможность определения пределов применения атомного оружия иным образом, чем конкретный существующий предел, состоящий в его полном неприменении, становится более, а не менее сомнительной благодаря растущей гибкости этого вида вооружений. Сегодня широко признается, что существует практически непрерывная градация возможных масштабов воздействия атомного оружия и практически сплошной спектр разнообразных форм его применения, средств доставки, целей, по которым оно может быть применено, и т.д. Следовательно, как представляется, нет никакого «естественного» разрыва между одним конкретным уровнем ограниченного применения атомного оружия и другим возможным уровнем. И если мы спросим, где должна проходить линия, если мы собираемся каким-то образом ограничить мощность используемых вооружений, допустимые средства доставки, ситуации его применения или цели, по которым оно может применяться, то ответ состоит в том, что в чисто техническом смысле мы можем провести эту границу там, где нам будет угодно. Не существует убедительной причины проведения этой границы на том или ином уровне градации. Именно поэтому так трудно найти рациональное обоснование той или иной конкретной ограничительной линии. Не существует масштаба применения, или мощности боеприпаса, или количества миль, которые более убедительно, чем другие степени, мощности или расстояния указывают на фокус ожиданий обеих сторон. Формальные пределы должны быть качественными и дискретными, а вовсе не количественными и непрерывными. Это не только позволяет легко распознать их нарушение или облегчает обеспечение их строгого соблюдения собственными командирами, но удовлетворяет потребность в том, чтобы любой устойчивый предел должен иметь очевидное символическое значение, такое, что его нарушение является явным и значимым актом, подвергающим обе стороны опасности того, что найти альтернативные пределы будет не просто.
Необходимость качественно распознаваемых пределов, обладающих некой уникальностью, особенно подчеркивается тем фактом, что пределы, как правило, выясняются в процессе молчаливых маневров и переговоров. О пределах не договариваются открыто, их устанавливают путем взаимного маневрирования. Но если обе стороны должны заключить «сделку» без открытой коммуникации, то конкретный предел должен иметь некое качество, отличающее ее от пространства возможных альтернатив, в противном случае у сторон не будет основания для убежденности в том, что другая сторона распознает тот же самый предел. Если нет никакой иной линии, по своей природе достаточно «очевидной», чтобы служить фокусом сходимости ожиданий, то таким качеством могут обладать даже параллели и меридианы, даже международная линия смены дат или Северный полюс.