Так, российский историк конца XIX в. отмечает: «Инородческие религии не нашли в московской власти гонительницу. Это не значит, что она в своем практическом отношении к религиям новых подданных являлась похожею на государственную власть императорского Рима, дававшего место в пантеоне божествам покоренных народов. Не означает это и того, что московская власть была чужда желания обратить инородцев в христианство. Но эти ее стремления, совпадавшие с религиозной ревностью многих подданных русского происхождения и в особенности духовенства, сталкиваясь с фискальными ее стремлениями, в значительной степени умерялись опасением, как бы этой ревностью не ожесточать инородцев…»[403]
. Другими словами, совершенно не имеет фундаментального значения, каковы были первоначальные причины того, что Русское государство не пошло по пути изгнания или насильственного крещения недавних подданных Орды: фискальные соображения, недостаток сил для подавления внутренних восстаний, открытая граница на Востоке, или, что нам видится более вероятным, традиция даннических отношений и большая религиозная терпимость.Важнее другое – в историко-пространственном отношении включение в состав русского государства «ордынского» Поволжья происходило одновременно с окончательным присоединением Новгорода, Пскова и Твери, борьбой с литовцами за Смоленские земли и, наконец, попыткой закрепиться на берегах Балтийского моря при Иване III, а затем в ходе Ливонской войны. Экспансия России на территорию бывшей Орды стала частью формирования того крупного государства, которое в конце XV в. вышло на сцену европейской и мировой политической истории в сознании своей независимости и своих особых интересов: «Созидавшаяся империя нуждалась в отлаженном механизме „совокупной идеологии“. Сколь бы ни были действительно серьезны различия – и даже определенные противоречия – между церковными и нецерковными по преимуществу „книжниками“, в целом и те и другие являли собой организованный, рационально упорядоченный блок. В нем мыслительная энергия каждого перерабатывалась в общую, объединяющую всех идею и действовала во имя эффективного функционирования всей огромной государственной машины, в том числе и в экстремальных для нее режимах»[404]
.Феномен России, непосредственно связанный с ее международными отношениями, определяется тем, что другие европейские государства в принципе никогда не сталкивались с полной ликвидацией своих исторических противников. Для того чтобы понять масштаб и значение того, как развивались отношения России и Орды, можно представить себе гипотетическую ситуацию, при которой 100-летняя война между Англией и Францией закончилась бы полным поглощением одного из противников другим. Или балканские славяне смогли бы полностью подчинить своих османских угнетателей. Однако и в том малом, что славяне и греки смогли отвоевать у Турции, они пошли путем этнических чисток и массового взаимного изгнания, как это произошло с малоазийскими греками или мусульманами Балканского полуострова в первой четверти XX в.[405]
.История становления Русского государства, напротив, не знает примеров жесткого этнического размежевания. Но она состояла (в своем пространственном измерении) в распространении власти Москвы в пределах, которые буквально несколько десятилетий до этого занимало государственное образование, представлявшее для России наиболее серьезную внешнюю угрозу. «Верные татары» царевича Касима принимают участие в походе Ивана III в 1471 г. на Великий Новгород, закончившемся сражением на р. Шелони, а первое решительное военное столкновение с Западом – Ливонскую войну – Москва начала, уже получив в свое распоряжение территории и ресурсы, включая человеческие, совсем свежего «ордынского наследия».
Русская социальная общность, вступившая во взаимодействие с Ордой в момент упадка своих раннесредневековых порядков, завершила его сравнительно единой нацией и государством. Борьба с Ордой, всеобщий характер которой мы видели, стала на продолжительном отрезке истории тем, что создавало международно-политический смысл существования Великорусской государственности. Как мы знаем, сопротивление «игу» сопровождалось постоянными попытками «понять, что происходит, в какой духовной ситуации находится Русь»[406]
. В рамках этого важнейшего для становления национального самосознания процесса Орда была наиболее важным внешним вызовом, применительно к взаимодействию, с которым оценивалось состояние морали и государственности русского народа. В результате монголо-татарская этнообщественная система заняла для формирующейся России место «другого», сопоставление с которым необходимо для появления собственной уникальной культуры и идентичности.