Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

На этом фоне еще более очевидной становится уникальность феномена русской и мировой истории, последовавшего за гибелью Орды в 1502 г. Как мы уже отмечали, присоединение к России Поволжья и затем Сибири было непрерывным процессом по отношению к борьбе русского народа за независимость. Произошло плавное перетекание периодов российской внешнеполитической истории, связующим элементом между которыми стала Орда и ее наследие. Основные бывшие ордынские земли были включены в состав Русского государства в течение первых 100 лет после «стояния на Угре», и только Крым сохранял неопределенное положение еще почти два века. Объединение земель вокруг Москвы, создание Русского государства и приобретение им многонационального характера были, таким образом, переплетены между собой в рамках единого комплекса событий и явлений истории этой части Евразии.

В результате Россия получает уникальный для современных держав опыт постепенного и, в конечном итоге, полного поглощения наиболее сильного и опасного соседа и всеобъемлющей интеграции его в собственный государственный организм. Могущественный народ, на протяжении более чем 200 лет представлявший собой крупнейшую угрозу для великорусского этноса, пал под давлением собственной внутренней слабости, был разгромлен на поле боя и, в конечном итоге, включен в состав России, а большая часть его аристократии влилась в русское дворянство. Это последнее стало для Русской земли первым масштабным опытом строительства полиэтнической державы, когда «в процессе становления и территориального роста государства с преобладанием одного этноса, для осуществления эффективной интеграции с иноязычной периферией использовалась социальная элита подчиненных этнических групп, которой гарантировалась некоторая автономия в обмен на услуги по защите рубежей государства»[407].

Примеры подобного рода мы встречаем только в древней истории государственных образований Передней Азии или Античности, и никогда – в европейской или азиатской истории последних полутора тысяч лет. Русская государственность, вроде бы уверенно двигавшаяся по пути т. н. «интегрального национализма», смогла преодолеть свойственные ему ограничители: национальную и религиозную исключительность. Одновременно опыт преодоления узконационального и монорелигиозного характера государственности привнес в русскую политическую культуру присущую ей сложность и отсутствие склонности к радикальным решениям в сочетании со стремлением обеспечить за собой уникальное право поступать по-своему. Не случайно, что, по мнению историка религии, «анализ внешнеполитической практики централизованного Русского государства показывает убывание стремлений мыслить в „черно-белой альтернативе“ и выносить экстремальные решения, ревностно защищая лишь собственную – замкнутую – систему убеждений»[408].

Также можно предположить, что интеграция в свой состав наиболее могущественного и опасного противника представляет собой историческое переживание такой силы, что оно неизбежно определяет отношение к собственной способности решать внешнеполитические задачи вне зависимости от их масштаба, сложности и времени, которое может потребоваться для достижения цели. Весьма вероятно, что, собственно, этот исторический опыт находится в центре известной «тягучести» российской внешней политики в самых различных ее проявлениях. Монотонное движение к определенной цели даже не обязательно предполагает способность идентифицировать свои приоритеты – но это не только вызов для практики внешнеполитической деятельности, но и базовая характеристика нашего поведения, изменить которую не могут даже самые радикальные обстоятельства.

Даже если в восприятии действующих лиц конкретного исторического момента та или иная задача кажется неосуществимой в силу отсутствия силовых возможностей, это не означает, что следствием может стать признание данного факта и определение на этой основе внешнеполитической стратегии. Россия вообще отказывается признавать текущую реальность в качестве неоспоримой установки, поскольку опыт учит нас, что в долгосрочной перспективе ничего невозможного не существует. Эта привычка делает мало реализуемыми на практике призывы отказаться от каких-либо внешнеполитических устремлений на основе рационального анализа текущего соотношения сил. Тем более когда основу внешнеполитической философии народа формирует весьма радикальная интерпретация идеи божественного покровительства.

Приобретение масштаба