Страж перевала

- Совсем ты разнежилась на равнине, как я погляжу, - фыркнул он. - Воняет, понимаешь... Подумаешь! Тут тяга хорошая, живо проветрится.

Я подумала, что ему не помешало бы прижечь язык, чтобы болтал поменьше, но сдержалась и промолчала.

- Давай, дергай, что тянуть-то?

Это только сказать было легко, а на самом деле пришлось повозиться...

- Да лучше б я сам извернулся, - в сердцах сказал мне Кайхо, когда я наконец вытянула стрелу. - Ну, еще и ты порезалась...

- До свадьбы заживет, - огрызнулась я, плеснув на пострадавший палец жгучего настоя и зашипев: это зелье настаивают на семижды семи травах, скорлупе горного ореха, яде змеи-землеройки и тому подобном. Жжет оно хуже огня, на язык лучше не пробовать, если жизнь дорога (а горномогучие его пьют, правда, понемножку), зато раны очищает лучше некуда. - Сам-то как?

- Жить буду, - сквозь зубы ответил Кайхо. Ему пришлось похуже: такая дырка в шкуре - это не порез.

- А перевязать нечем, - сказала я, снова порывшись в его вещах. - Что ж ты так оплошал?

Вместо ответа он выругался, даже не подумав извиниться, и предложил отрезать подол рубахи на повязку. Или так оставить, само заживет.

Кромсать одежду мне не хотелось, к тому же я вспомнила о подарке Мадиты... Жаль было марать ее вышивку кровью и жгучим настоем, но что поделаешь? Может, ещё отстирается, а нет - я эти знаки хорошо запомнила.

- Твое рукоделие, да, нет? - заметил Кайхо. - Кривенькое... А я-то хотел тебя попросить рукав зашить.

Честное слово, мне захотелось огреть его поленом! Не был бы ранен - точно получил бы поперек хребта.

- На твоем рукаве не узоры вышивать, это раз, - ответила я и затянула узел так, что Кайхо ойкнул, - а два - ты левша. Левая рука у тебя цела-невредима, вот сам и зашивай. А если не умеешь... Что смеешься?

- А ты сердишься очень забавно, - заявил он и подвигал плечом. - Сойдет. Впрямь, лучше сам зашью, а ты за костром пока последи. И вон там, у тебя за спиной, кое-какие припасы, доставай. Перекусить не помешает. Не знаю, как у тебя, а у меня со вчерашнего вечера во рту ничего не было.

- Язык у тебя там был, - не удержалась я, - болтливый причём!

- Ну так что мне, жевать его, что ли?

- Прикусить не помешало бы... Кайхо, ты, никак, тут зимовать собирался?

- Нет, но откуда мне знать, сколько придется тут торчать? - немного невнятно ответил он, через голову стаскивая сперва шерстяную безрукавку плотной вязки, а потом рубаху.

- Не замерз? - участливо спросила я, взглянув на знакомый орнамент. Теперь можно и родовое имя не спрашивать, и так понятно!

- В самый раз, - ответил Кайхо, отыскал иголку с ниткой, примерился и начал шить крупными стежками. - Ночью сильно холодает.

Холодает, как же... Любой равнинный, разденься он по пояс в этой стылой пещере (костерок ее еще не нагрел, куда ему!), мгновенно бы посинел, покрылся гусиной кожей и у него зуб на зуб не попадал бы от озноба! А Кайхо сидит себе, будто на солнечном пригреве... Кстати о солнце - он был загорелым дочерна, наверняка всё лето носился по горам если не в чем мать родила, так в одних штанах. Ох и позавидовала же я ему...

- А почему запасной одежды не взял? Эту можно было бы на повязки пустить.

- Взял. На тебя. Вон там она, переоденься, кстати, - он уже натянул зашитую рубаху с безрукавкой и принялся за полушубок. - Сейчас, дошью и выйду.

Что и говорить, сменить одежду не мешало, а мои-то пожитки на седле у Серебряного остались.

- Еще не хватало тебя стесняться, - фыркнула я, но спиной все-таки повернулась. За пазухой у меня были спрятаны маски, нечего ими светить. - А как ты с размером угадал?

- Чутконосых расспросил, как еще-то? Ну, чуть с запасом взял, велико не мало. А они сказали, что ты долговязая, вряд ли намного ниже меня, только в плечах уже, ясное дело, след на треть меньше, и тощая, - отозвался Кайхо. - Да, и правда тощая. Тебя не кормили, что ли?

Сапог я бросила не глядя, на звук, и, судя по звуку же, попала.

- Мимо, - сообщил он. - В стену угодила, на два пальца правее от моей головы. Не так уж плохо для той, кто полжизни на равнине провел!

То ли я совсем отвыкла от людей гор (Аридор Раве не в счет, он все же в предгорьях вырос), то ли Кайхо даже для местного уроженца был... скажем так, выдающимся болтуном. А может, это у него испуг словами выходил? Отец говорил, такое бывает: если кто-то сильно напугался, то начинает нести околесицу, шутить по-дурацки, вроде как показывает, что вовсе ему и не было страшно. Если так, то пусть его языком мелет, переживу. Но вот если он всегда таков...

- Страшно было? - спросил Кайхо, словно подслушав мои мысли.

- Не успела понять.

- А что кислая такая? - он оделся, наконец, щедро подбросил хвороста в костер и уселся напротив меня, поджав ноги. Я совсем разучилась сидеть так подолгу, а жаль, удобно. - От голода, да, нет? Так ешь, не стесняйся, тут с запасом!